компаньонка моей старушки, оставшись одна, прошлым летом была несколько раз моей собеседницей, свела меня с тетками, торгующими творогом, и как-то повернулась новой, душевной стороной. Мы с ней обсуждали, как получше ей продать мурманскую квартиру, чтобы уже не ездить туда раз в году, как она это делала раньше зимой, на пару месяцев, присмотреть за жильем. Сошлись на том, что теперь-то надо уже спокойно и вольготно жить в двухкомнатной пушкиногорской квартирке, теперь полностью принадлежащей ей. И много еще умных планов понастроили.
Зимой толстуха уехала в Мурманск продавать тамошнюю квартиру, отключила телефон и в Пушкинские горы не вернулась. Соседи мне сказали, что она сильно болеет и, видимо, не вернется сюда уже, не сможет. И вышло, что крепкая пенсионерка-командирша с суровой северной закваской, на поколение моложе моей еле ходившей старушки-болтушки Арины Родионовны, именно ею к этой жизни и крепилась. И когда крепление это ушло в небеса, компаньонка решила последовать за ней.
Авось там тоже надо ухаживать, ругать за забывчивость и следить, чтобы все было как надо. И если есть там у них какое-то хозяйство, я уверена, крепкая пенсионерка с рюкзаком и ЖЭКовским опытом справно за ним приглядит.
А тут, на Земле, нужно найти какой-то существенный смысл, чтобы удерживать дух в хрупком теле. Для Арины Родионовны этим смыслом была любовь к людям, которой она меня потрясла при встрече, когда ей было за восемьдесят. Такого потока энергии я не видала никогда – ни у именитых психологов или врачей, ни у мастеров восточных практик или священников, ни у кого. Это божий дар у нее был, как у Моцарта – музыка. Поэтому я не пыжилась, а просто подставляла себя всю под эти лучи и радовалась, что есть на Руси святые, не перевелись. Вон, за стенкой живут и ничем особенным себя не считают.
Ей и не надо было ничего про себя считать, а мне про нее – надо, потому как Моцартов в этой жизни мало. И если уж свезло, надо радоваться и стараться любить их в ответ по мере своих слабых сил. Вот зимой мне на замену умершей Арины Родионовны Бог привел еще одного Моцарта, совсем другого и о другом живущего. Но чувство радости он во мне вызвал, которое ни с чем не перепутаешь – то самое, которое возникает, когда ты чувствуешь, как через человека с тобой весело и прямо говорит Бог.
Посему, дописав серию стихов Арине Родионовне, я все следующие свои сочинения писала ему, и эту книжку – тоже. И теперь, когда я вижу что плохое, волнуюсь – как он там, не задело ль его такое – и молюсь, как меня научила моя старушка. А как вижу что хорошее, так посылаю ему это по ветрам иных миров, и тоже благодаря ей знаю – все дойдет по назначению, потому что те миры с этими очень правильно связаны.
Вот и сейчас, дописывая эту новеллу на придорожном, нагретом солнцем камушке в черничнике напротив малинника, я весело гляжу на пятилитровую пустую бутыль, которую кто-то уверенный в Божьей щедрости приволок в черничник, да и бросил. Потому что царство Божие усилием берется, а усилия на пятилитровую бутыль у обжоры,
