Кузнецов, завершая земной, подчеркнуто русский путь, написал две поэмы: «Путь Христа» и «Сошествие в ад». Ясно, что библейская история оказывается здесь авторским апокрифом. Это происходит с литературой, когда она касается священных событий.
Кузнецов был обвинен, например, Николаем Переясловым – в «латентном постмодернизме». Леонид Леонов полвека создавал «Пирамиду» – пожалуй, единственный в XX столетии роман, приближающийся по уровню метафизического диалога к поэтике Достоевского. Леонов виноват в предательстве Христа, в богохульстве и проповеди интеллигентского сатанизма. Как, впрочем, и Михаил Булгаков, осквернивший русское слово явлением «Мастера и Маргариты». Такова логика осуждения в статьях М. М. Дунаева и A. M. Любомудрова. Здесь не просто частное обвинение писателя в постмодернизме, а исключение его из числа тех, кто может спастись. Подобная судьба обещана и доверчивым читателям. Вспомнить бы при этом, что художественно воссоздавать повсеместно открывшуюся пустыню – не значит поклоняться ей.
В постмодернизме как явлении искусства много глупости, пошлости и абсурда – не художественного, а самого обыкновенного, низового. Он виноват в серьезной зависимости от секса, ненормативной лексики, идиотского смеха. Пожалуй, главный грех постмодерна – неоправданное усложнение повествования при радикальном упрощении восприятия души. Но это не значит, что так всегда и у всех. В самых сильных образцах русский постмодернизм не перестает быть особой – ледяной – метафизикой, в рамках которой решаются и религиозные, и историософские проблемы. Владимир Сорокин (особенно в «Трилогии» и «Дне опричника») наблюдает за тем, как и почему становится современный человек жестоким мироотрицателем. Владимир Шаров во всех романах работает с русской идеей взаимопроникновения религии и революции, когда не ждешь Апокалипсис, а делаешь его собственными руками. Виктор Пелевин показывает, как рекламная цивилизация сплющивает человека, провоцируя его движение к странному пустотному свету, который сам автор склонен оценивать как буддизм.
Еще недавно казалось, что наш «новый реализм», рассматривавшийся как главная альтернатива постмодерну, вдавит читателя в автобиографию писателя и связанное с ним однотипное настроение. Но сначала Роман Сенчин написал «Елтышевых», сжав современность до жестокого, болезненного символа в стиле Леонида Андреева, а потом «Информацию» – роман, где герой, похожий на самого автора, нагнетает универсальную депрессию, неслучайно вспоминая Луи Фердинанда Селина и Мишеля Уэльбека. Захар Прилепин теперь известен и как автор «Черной обезьяны»: он не просто увлечен жизнью современного человека в привычных или неординарных контекстах, но и смотрит за тем, как в больном сознании начинает жить апокалиптическая идея, объединяющая «Достоевского с нейрогенетикой», Инквизитора с известным Санькой, писателя Владимира Шарова с самим Захаром Прилепиным.
В этом, наверное, есть возможность
