знаешь, тут не только ее, весь наш дом сожгут дотла, а землю засыпят солью.
И хотя это вряд ли можно было назвать правдой, несмотря на то, что угрозы Аскеля и были неиллюзорны, Алоис на слова племянника лишь беззвучно хмыкнул, провожая задумчивым взглядом топот изящных туфелек по паркету где-то в другом конце коридора.
– Отец?..
Тихо, словно из пустоты, со стороны двери, где только что скрылась Эмма, появилась небольшая фигурка в изящном темно-синем сюртуке. Мальчик застыл в дверях, глядя на то, как его отец в раздражении рассыпает табак по столику.
– М… – нехотя откликнулся мужчина, не отвлекаясь от своего занятия.
Но после того, как Алоис многозначительно прочистил горло три раза подряд, Аскелю пришлось поднять голову на своего сына.
– А, Герман, малыш… Подойди сюда, садись, не бойся… – усадив сына на колени, мужчина отложил трубку в сторону.
– Почему ты опять кричал на тетю Эмму? – поинтересовался он.
– А почему ты бросил мать одну? Ты же знаешь, как ей сейчас необходима твоя поддержка…
– К ней пришла Грета, поменять компресс… велела погулять, ибо комнату нужно проветрить.
– Как себя чувствует Линда? – поднял бровь Алоис, отвлекшийся на разглядывание пуговиц на одежде внучатого племянника. Он о чем-то глубоко задумался, не сразу осознав, о ком идет речь.
На что Аскель лишь саркастично ухмыльнулся, то ли красноречиво заботясь о чувствах сына или же пренебрегая самочувствием жены.
Каждый раз очень трудно было уловить эту невидимую грань, но с каждым годом Алоис все больше склонялся ко второму варианту. Ибо только моральный урод может заставить своего малолетнего сына сидеть у ложа умирающей матери. Иногда, глядя на ее бледное лицо, глядя в с каждым днем гаснущие зеленые глаза, ему казалось, что он видит в этой женщине отражение своей давно пропавшей сестры. Та же доброта, та же нежность… с таким усердием втаптываемая в грязь усилиями ее мужа. Будто на этой женщине он хотел выместить всю ту боль и страдание, что причинила ему гибель матери. Будто хотел, чтобы его собственный сын прошел через то же самое, что и он в его возрасте, с той лишь разницей, что смерть своей матери хотя бы он сможет увидеть собственными глазами. Что ж… не через неделю, так через две, его старания дадут свои плоды. Он уже довел ее до депрессии и чахотки… и лучше ей, увы, не становилось.
Алоис уже давно не был молод. И родители присоединились к своей дочери в фамильном склепе. И каждый раз, принося цветы на крышки их саркофагов, он задумчиво глядел на выгравированное на крышке имя Беатрис. Вспоминая тот дождливый вечер тысяча пятьсот тринадцатого года, когда вместе с Виктором они вскрывали ее гробницу. Как дрожащей рукой он опускал внутрь реликвию, что должна была определить «ее будущее». Он часто размышлял о том, что бы это могло значить. Определенно, Виктор знал
