красок, нашей чувствительности к ритму… какие возможности еще остаются. После нас – одичавший бог»[33]. Честолюбивые амбиции Жарри, его максимализм – «идти во всем до конца» – не выдержали этого испытания. После провала он превратил свою жизнь в драматический хепенинг с трагическим, печальным концом. Жарри вживается в образ созданного им персонажа; маска папаши Убю становится постепенно его настоящим лицом, защитой от внешнего мира. Произошло зловещее превращение скромного, благовоспитанного провинциала, следившего за своей внешностью, в человека-марионетку, с резким металлическим голосом, пропитанным абсентом и эфиром. Окружающих поражало лицо-маска с толстым слоем крема и пудры, на котором выделялись ярко-красные губы, иссиня черные волосы, расчесанные на прямой пробор, темные (цвета сажи) бретонские усы, неподвижный взгляд совиных глаз – все было рассчитано на эпатаж. Его жилище так же поражало экстравагантностью. Отличавшийся почти карликовым ростом – 1,61 см, – Жарри снимал комнату, в которой высота потолка достигала 1,68 см. Стулья и стол были со спиленными ножками. Гости не имели возможности распрямиться, а сам хозяин их принимал либо лежа на полу, либо играя на аккордеоне, либо расстреливая пауков из револьвера. К кровати был прислонен велосипед (… чтоб кататься по комнате, – объяснял Жарри); на стенах – маски Папаши Убю и его устрашающие орудия – «вельможный крюк», «палочки для забивания в ухи»[34].
Эксперимент вживания, перманентно дополняемый допингом алкоголя и эфира, окончился трагически. В одном из последних писем Жарри напишет: «Итак, папаша Убю, заслуживший отдых, пробует уснуть. Он полагает, что мозг в состоянии распада, функционирует за пределами смерти, и что Рай – это сновидения»[35]. Черный юмор не покидал Жарри даже на пороге смерти. Прием отождествления себя либо с персонажем, либо с собственным творчеством ввел в социокультурный контекст эпохи А. Рембо, а до него, в начале века, романтики. Но, в отличие от трагического опыта, поставленного на собственной жизни Рембо, а вслед за ним и Жарри, их последователи – дадаисты/ сюрреалисты использовали пародийно-игровое начало подобной мистификации. Известен легендарный случай с сюрреалистом Краваном, приглашенным в Нью-Йорк прочесть доклад о черном юморе: абсолютно пьяный Краван поднялся на трибуну и стал стаскивать с себя одежду. Игра Ж. Риго с темой самоубийства заключалась в том, что он клал под подушку револьвер – так для него звучала расхожая мысль, что «утро вечера мудреннее».
А. Жарри умер в 34 года, на больничной койке, в полной нищете.
Взгляды А. Жарри, формировавшиеся в среде авангарда 80-90-х годов[36], многими нитями связаны с историко-литературным контекстом: «писатель всегда опутан «сетью культуры», из которой ускользнуть невозможно»[37]. Жарри, как и его единомышленники, отвергал
Essin M. Le théâtre de l’absurde. – P., 1963. – P. 305.
Французский СИМВОЛИЗМ. Бельгийский театр// Рашильд. Из книги Альфред Жарри, или сверхмужчина изящной словесности. – СПб., 2000. – С. 229–231
Besnier P. Alfred Jarry. – P., 2005. – P. 45.
В определении А. Роб-Грийе «авангард-это поиск, создающий собственные смыслы… В рамках подобной концепции понятие авангард – лишь этикетка, означающая, что писатель слегка опередил свою эпоху, и что завтра его находки будут подхвачены всеми» (А. Роб-Грийе. Романески. – М., 2005. – С. 538.)
Барт Р. Избранное. – С. 52.
