создает произведение без фиксированной формы, «сочетающее крылья фантазии и рефлексии», носящей свободный, размытый характер, переводя логический процесс в область субъективной эмоции. Трагическая диалектика трилогии – разлад желания и реальности – воспроизводится в форме «сократовских диалогов» «учителя-ученика», в которых ирония разрушает однозначность истины, утверждая неисчерпаемость значений. Этот способ ученичества воплощен в пути Филиппа, который заключается «в освобождении от всех видов познания, от всех условностей культуры и стереотипов мышления, от всех стремлений и желаний». Цель – «обнаружить в себе и в мире знаки тождеств и соответствий»». Фигура учителя-ученика раздваивается, взаимозаменяется, – непонятно кому принадлежит голос – «Я» рассказывающему или «Я» созерцающему. Этот стилистический прием, направленный против идеи «наставничества», выражается Барресом метафорически: «Я являюсь одновременно учителем танцев и танцовщицей». Писатель представляет каждый из романов трилогии как «монографию», описывающую историю ученичества «Я», «формирование души и духа».
«Странствия» Филиппа по глубинам души – это путешествие по миру «неуловимому и глубокому, который простирается за пределами минут и поступков». Баррес создает вневременное пространство: в терминологии Шопенгауэра, это «мир горы», мир постижения подлинной сущности при помощи эстетического созерцания. В трилогии разбросаны аллюзии с двоемирием Шопенгауэра: «Филипп свободен от всех социальных обязательств. Он в башне из слоновой кости, вдали от суеты мира… и (он по-прежнему взирал из окна на Париж) мысль его без промедления устремилась от этой огромной долины, где располагались варвары»[60]. Миру «долины», миру исторического действия, противопоставляется этический аскетизм «Я», отвергающего все соблазны, влечения и страсти.
Вставные эпизоды, представляющие реконструкцию романтической сказки Новалиса, раскрывают в аллегорической форме трагическую диалектику жизни. В эпизоде «Нежность» («Под взглядом варваров»), пародирующем пасторальную идиллию, аллюзии с мифом о Нарциссе воплощают идею зеркального отражения мира как субъективной эмоции. В рамках концепции мира, изменяющегося от ракурса восприятия, все идеалы, стремления и желания становятся иллюзорными. Любовь оказывается «Химерой с обнаженными крыльями»: «Но ведь свою любовь он сотворил сам, причем из собственной сущности: он любил таким образом, потому что был собой, и все характерные черты его нежности принадлежала именно ему, а не предмету, на который он ее расходовал»[61]. Итак, желание, порожденное субъективной эмоцией, не имеет объекта: «Любить, не имея предмета, любить любовь».
Перемещение «Я» в мифологизированном пространстве обретает символическую многозначность «вечных прототипов». «Воля никогда не умирает, но проявляет себя в новых индивидах»[62].
Barrès M. Un homme libre. – P., 1994. – P. 35, 43.
Barrès M. Sous l’oeil des Barbares. – P. 40.
Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. – М., 1999. – С. 75.
