лавок
И ночи звездной чернота.
И пыль, вбирающая лица,
Которых в толпах не исчесть,
Тысячелетьями клубится
И не пытается осесть.
«Тигриным рёвом за рекою…»
Тигриным рёвом за рекою
Сопровождались огоньки,
Что к новой жизни, к непокою,
Неслись по зеркалу реки.
И этот шрифт деванагари,
Кренящийся под силой слов,
Тянулся в бронзовом нагаре
За вереницею слонов.
Рис
Там, в Индостане, рис – всему мерило,
За горстку риса местный создал люд
Все чудеса, что, рея белокрыло,
Потоки света на полмира льют.
Хозяин тачки рисом платит рикше,
И тот бежит к лачуге налегке,
И женщине, так долго ждать привыкшей,
Протягивает зёрнышки в руке.
Всем правит Голод в жизни злой и нищей.
И всё-таки, пройдя сквозь времена,
Культура эта не убита пищей,
Кулинарией не обольщена.
Важней над Гангом розовое утро
И рубище, и пляска, и парча,
И зодчество, и гимн, и «Камасутра, -
На острие рубиновом луча.
И кажется, довольно той же горстки
И раджам, и суровым божествам,
Чья длится вечность в клёкоте и порске
Священных грифов, равнодушных к нам.
Наваждение
От прогулок по Дели
И растительность жгла,
Ноги быстро слабели,
Забывались дела.
В огнепламенном круге
Были пятна черны,
И пестрели лачуги,
Выступали слоны.
По блаженному аду
Приручённых зверей
Я в родную прохладу
Возвращался скорей.
И сегодня так нежит,
Вспоминаясь в былом,
Вентиляции скрежет,
Превращавшийся в гром.
Но в томительной дрёме,
В обжигающем сне
Эти Киплинга «томми»
Все мерещатся мне.
Этих дам кринолины
Под жарой навесной
И во фраках мужчины,
Презиравшие зной.
Бодрый марш напоследок
В золотистую рань
И агенты разведок,
Облачённые в рвань.
Одетые воздухом
Предсказанных в древнейших Ведах,
Во сне бредущих золотом
Я видел воздухом одетых,
Прикрытых только лоскутом.
Я сам готов был обнажиться
И сбросить эту ношу с плеч,
Бежать
