приехал, так и глаз не показал, не порадовал старуху новостями.
– Прости, Мара, но не до того было. Городище нас такой вестью встретило, что… – Не договорив, молодой муж тяжело вздохнул и опустился на пень у очага. – Про семейство Кудряша знаешь, небось?
– Слыхала…
– А про пошесть?
Глаза Мары прищурились. Она взяла сухую ветку и без всякой надобности бросила ее в огонь, а после села напротив Чеслава, так что их разделяло только пламя, и ответила не сразу, будто и хотела что-то сказать, да не знала, стоит ли.
– Знаю, что Колобор сказал о ней…
– А ему Великие поведали… – подхватил Чеслав. – Думаю, пошесть ту занесли в селение чужаки, что гостили у нас. Кажись, некому больше. Вот на розыск их и подался я сразу по приезде, но мало преуспел в том… – И он рассказал знахарке о своей поездке к хутору Молчана, о страшной находке на пожарище и о мертвом чужаке в лесу. – И язвицы те были подобны ранкам, что видел я у родичей Кудряша. Только отчего они за раз все сгинули, а чужаки вон еще сколько по лесу шатались? Да и были ли они на хуторе Молчана, уразуметь не могу, – закончил юноша свой рассказ и впился глазами в старую знахарку.
А та задумчиво смотрела на языки пламени и молчала. Наконец уголки ее сморщенного временем рта дрогнули.
– Слыхала я про язвицы и пошести смертные. И даже повидать эти болячки как-то довелось.
Чеслав, сидевший до того слегка подавшись в сторону старухи, даже распрямился.
– Неужели усопших родичей Кудряша видала? Как же ты в селение сама пробралась? – На лице его было крайнее изумление.
Мара отрицательно покачала головой.
– По молодости это еще было… Я тогда про хвори разные да про то, как и чем их пользовать, разума набиралась. По разным лесным племенам ходила, знающих людей выпытывала, знахарей да ведунов. И до одного совсем уж затерянного от нас городища добралась. Там и случилось мне повидать навалу той пошести. – Мара снова бросила ветку в огонь, будто спасаясь от озноба. Словно и не лето нынче было, а стужа лютая, что обдавала ее холодом. – Люд что снег на солнце гинул. И стар и млад… Гасли вмиг. Только поутру человек здоров бегал, а к вечеру уж дух испустил. Оторопь от того пиршества смерти брала… – Лицо ее исказилось. – И если та напасть к нам в городище пробралась, то многих выкосить может. Если не всех…
Чеслав почувствовал, как от тех слов холод пробежал по спине, хоть и сидел он у жаркого очага. И то был испуг не за себя. Разве что где-то в глубине самая малость его сознания пискнула о том, что и его может не быть, и тут же эта ничтожная малость-слабина была удушена недрогнувшей рукой. Ведь каждый муж его племени взращивался с мыслью, что за родичей своих жизнь положить – долг каждого. Иначе бы и не было их рода-племени в этих лесах. Не выжили бы. Но гораздо страшнее для него и невыносимее была мысль, что кровь его, род и племя, вот так скоропостижно и бесславно прерваться может. Съеденные пошестью… И не останется на этой земле потомков их, продолжателей жизни славных предков лесного
