чьи либретто можно просто читать, без музыки. Речь Маршалина. (Он привел цитату.) У Да Понте тоже удачные либретто. «Итальянская симфония» – это очень претенциозная музыка.
Забавно, как американские критики переживают, если в творчестве писатель великолепен, а в жизни дрянь-человек. Это как с романом «Капут» Курцио Малапарте{54}. Если он не был фашистом, откуда, спрашивают они, он взял материал для романа?
Сэмюэл Джонсон{55} – фигура, которую в Штатах не жалуют. А его поклонники здесь или смахивают на Ивора Уинтерса{56}, или же олицетворяют худший тип англофила – хамоватого республиканца. А Джонсон на самом деле был великим романтиком и меланхоликом и написал несколько пронзительных вещей. Что касается Бена Джонсона, у него мне особенно нравятся «Алхимик» и «Варфоломеева ярмарка». «Вольпоне, или Лис» – вещь не слишком приятная. Я теперь поклонник маски.
15 января 1947
По пути домой после занятий.
Оден
Рэндалл Джаррел просто хочет поиздеваться над папой{57}. Он ошибается даже на фактическом уровне! Я рад, что вы так удачно подловили его на «моменте выбора». Он ведь, в сущности, очень хороший человек, поэтому его ошибки так раздражают. Вы правильно поняли стихотворение «Расскажи мне правду о любви»{58}. Лично для меня оно очень важно. Я написал его в Средиземном море, на корабле по пути в Китай в 1938-м. Кристофер{59} сразу просек, что это знаменательное стихотворение. Забавно, какими пророческими могут оказаться те или иные вещи. Я написал это стихотворение незадолго до того, как встретил человека, который перевернул мой мир{60}. То же самое случилось с другим моим стихотворением, когда я еще в начале 30-х говорил не только о Гитлере, Муссолини и Рузвельте, но и о Черчилле{61}. А он в то время был на вторых ролях, хотя уже победил на дополнительных выборах.
На самом деле я сангвиник. Я всегда находил существование приятным. Даже если ты орешь от боли, тебе по большому счету повезло, потому что ты еще можешь орать{62}. Будь у меня достаточно денег, я бы не жил в Америке. Здесь скверный климат. Я бы предпочел жить где-нибудь в Южной Европе. Раньше я бы, вероятно, выбрал Балканы, Карпаты или замок в Трансильвании. Я бы много путешествовал. Но в Греции я не стал бы жить – слишком опасно и слишком жарко. Возможно, я остановился бы на Хаммерфесте. Может быть, деньги тут и не самое главное. Я преподавал все: арифметику (даже думал писать учебники), рисование, французский язык, латынь, историю. Но ведь чтобы продвинуться по службе, нужно флиртовать с женой директора школы, играть с ней в гольф и проигрывать. Нужно стать этаким школьным шутом
Итальянский журналист и писатель Курцио Малапарте (1889–1957), его роман «Капут» (1944) имел яркую антифашистскую направленность.
Сэмюэл Джонсон (1709–1784) – английский писатель и лексикограф. Составил «Словарь английского языка», где впервые характеризовал словарные единицы по их употреблению лучшими мастерами изящной словесности своего времени – чем, безусловно, был симпатичен Одену, который мечтал попасть в Оксфордский словарь английского языка на тех же условиях.
Артур Ивор Уинтерс (1900–1968) – американский поэт и критик, настаивавший, что литературные произведения следует оценивать не только с эстетических, но и с нравственных позиций. Его нападки на Генри Джеймса и Т. С. Элиота стали предметом бурной полемики. (
Рэндалл Джаррел (1914–1965) – поэт, один из самых проницательных и страстных американских критиков середины века. Поклонник и одновременно яростный противник Одена, Джаррел очень много писал о его «поздней» идеологии и поэтике. Часто и обоснованно упрекал Одена в схематичности, в том, что Оден сводит поэзию к набору абстрактных риторических фигур. Вот образец его письма – фрагмент эссе «Смена убеждений и риторики в поэзии Одена»: «Оно (изменение. –
См. стихотворение Одена, которое начинается со строчки «Some say the love’s a little boy» («Говорят, любовь – мальчишка…»). Оден называет его по строчке рефрена – «Расскажи мне правду о любви».
Кристофер Ишервуд – прозаик и драматург, старинный друг и однокашник Одена по Оксфорду. Вместе с Ишервудом Оден жил в Берлине в конце 20-х, потом путешествовал по Китаю, и наконец вместе они высадились в Америке весной 39-го. Дружеские отношения между ними сохранялись на протяжении всей жизни, хотя к деятельности Ишервуда в Голливуде – равно как и к восточным увлечениям автора романа «Прощай, Берлин» – Оден относился весьма скептически.
Вскоре после прибытия в Америку Оден встретил Честера Каллмана – молодого американца, который стал объектом мучительной привязанности всей жизни Одена. До этой поры все любовные увлечения Одена носили количественный, концептуальный или экспериментальный характер. Каллману – личности, по всей видимости, довольно заурядной – суждено было перевернуть представления Одена о смысле любви в жизни человека. Всю жизнь писавший «на контрапункте» противоположных понятий и суждений, Оден вдруг обнаруживает в себе точку опоры: перманентное – несмотря на измены и расставания – чувство, которое не поддается «снижению» иронией и не «лечится словом». Именно в этом чувстве Оден видит выход из тупика одуряющей двоякости современной цивилизации. От стихотворения к стихотворению слово «любовь» все чаще и чаще мелькает в его поэтическом словаре. И хотя очень скоро он начинает писать «Любовь» с прописной, превратив ее в очередную абстракцию, за этой абстракцией все-таки был, стоял новый – драматический и неподдельный – опыт.
См. стихотворение, написанное в ноябре 1934 года, «Easily, my dear, you move, easily your head». Вот строфа, которую имеет в виду Оден – в переводе В. Топорова: «Ростом в 5 футов, в 6 футов, в 7 футов, / Тянутся армии, карты запутав: / Гитлер, кривляясь; визжа, Муссолини; / Черчилль, пытаясь польстить населенью; / Рузвельт, хрипя, – и, крича, Ван дер Люббе, – / Здесь раздвигаются влажные губы».
Наконец-то вещи названы своими именами. Наконец-то можно утверждать, что, сколько бы наш герой ни печалился о бедствиях века, в итоге существование – каким бы оно ни было – всегда расценивалось им как высшее благо. «Моя обязанность по отношению к Богу – быть счастливым; моя обязанность по отношению к ближнему – доставлять ему удовольствие и уменьшать его боль. Ни один человек не способен сделать другого счастливым», – писал Оден в одном из своих эссе. «Счастье – это не право человека. Счастье – это его обязанность. Поэтому быть несчастливым – грех», – добавлял он. В этом же пункте он расходился и с модным психоанализом Фрейда: «Ошибка Фрейда – как и большинства психоаналитиков – в том, что удовольствие они рассматривали с негативной точки зрения. Фрейд, видите ли, считал, что счастье аморально и радость человека неприятна Всевышнему» (из дневника 1929 года).
Только с учетом всего вышесказанного можно понять и поэзию Одена, и его критические высказывания, и его бытовые пристрастия: от выпивки до увертюр Россини. Только теперь становится понятным количество «present continuous tense» в стихах Одена – поскольку счастье как способность переживать реализует себя только в форме настоящего времени. Поэтому стихи Одена – как и поэзия вообще – внеисторичны: любой сюжет из истории он всегда «склоняет» на настоящий момент – «на время», текущее здесь и сейчас. Если «удалить» из поэзии Одена риторику абстрактных понятий, останется именно это: фантастическое ощущение подлинности «настоящего» – внешнего и внутреннего; их совпадение. Собственно, «Застольные беседы» Одена и есть этот остаток «настоящего времени», доставшийся нам после «вычитания» риторики и поэтических образов. Это апология позитивного – от удовольствия выпить коктейль old fashioned до эмоций по поводу «Лоэнгрина» Вагнера. Вот теперь отождествление Одена с автором высказывания «остановись, мгновенье» уже не кажется натянутым. Мироощущение Одена – это бесконечное признание в любви и любопытстве к миру, благодарность хотя бы за то, что «ты орешь от боли». Благодарность за то, что любовь и любопытство возможны даже в том случае, если они остаются абсолютно безответными. За то, что: «Выключи звезды, сотри их с лица небес – / Я очень скоро смогу обходиться без. / В небо ночное уставясь, в его наготу, / Я полюблю и его черноту, пустоту».
