xlink:href="#c_64" type="note">{64}. Не знаю. Синклер Льюис по крайней мере что-то представляет из себя. О вкусах, конечно, не спорят, но написал же он романы «Бэббит», «Додсворт», «Эроусмит». А Перл Бак…
Элиот сознает опасность манихейского осуждения тела per se. Но ведь поэзия есть продукт наших чувств. Есть очень показательный анекдот про Элиота. Одна дама, которая сидела рядом с ним за столом, спросила его: «Не правда ли, чудный вечер?» – «Да, особенно если видеть ужас его изнанки», – ответил Элиот{65}.
Я приехал в Америку, потому что здесь легче заработать деньги, жить за счет своих способностей. Беннет Церф{66} рассказывал мне, как однажды, в 20-х, он угощал в «Плаза» одного европейского писателя. Перед обедом он купил какую-то акцию, после обеда продал ее, а на следующий день выслал европейскому писателю чек на триста долларов. Это так соблазнительно, когда можно иметь деньги не работая. Взять хотя бы того человека, который начал дело в 1923-м с тремястами долларами и заработал около десяти миллионов. Ясно, что потом он прогорел, но в результате в кармане у него осталось три миллиона. Мне бы, например, и трех хватило. Многие тогда предвидели, что будет кризис, и быстро сворачивали дело, заработав как следует. Механизм вложения капитала просто удивителен. Бальзак так мастерски это описывает. Я теперь тоже капиталист. У меня есть закладная на дом в Сиклиффе{67} на Северном побережье, так что я теперь тоже могу выгнать какую-нибудь вдову на мороз в сочельник. Чтобы стать успешным бизнесменом, особой остроты ума не требуется – оглянитесь вокруг.
В XIX веке, за исключением Ибсена, драмы не было. Зато какая опера! Вагнер, Верди, Доницетти. Я недавно купил пластинку «Дон Паскуале». Эта опера так хороша, жаль, что ее так редко исполняют. Может, Доницетти и писал низкопробные опусы, но мне они неизвестны. «Лючия ди Ламмермур» и «Дон Паскуале» просто великолепны{68}!
Воображаю себе Шекспира – как он сидит весь вечер в углу, тихо-тихо, выпивает, а как наберется, становится жутко смешным.
Я бы хотел послушать «Троянцев»{69}. Я неплохо знаю раннюю немецкую оперу. Флагстад{70} здорово исполняет: «Ozean! Du Ungeheuer!»[10]{71}
Я бы послушал оперу Хуго Вольфа «Коррехидор»{72}. Да, «Ганимед» удивителен, но Джон Мак-Кормак уже далеко не молод и поет скверно. У меня есть два альбома «Общества Вольфа».
Вы когда-нибудь слышали «Израиль в Египте»? В некотором отношении это даже лучше «Мессии». Там есть чудесные хоровые фуги. Почему бы им не возродить оперы Генделя в «Метрополитен»?
Странно, до чего мало Оден говорит об Элиоте – о своем прямом предшественнике и учителе. Об Элиоте, который был для поколения Одена чем-то вроде Бродского для поколения российских стихотворцев 90-х годов. Об Элиоте, которому на суд он когда-то отправил свои первые стихи. Об Элиоте, который удостоил начинающего стихотворца письменным ответом, который был, как говорят англичане, encouraging, т. е. ободряющим.
Действительно, Оден начинал как прямой подражатель Элиота. Его ранние стихи имитировали гремучую «элиотовскую» смесь современного заводского пейзажа и античной мифологии, но впоследствии оказались лишь отправной точкой «ухода» от влияния мэтра. Всю жизнь Оден как будто спорил с Элиотом. Всю жизнь он писал как будто с оглядкой на мэтра. Каждое его крупное произведение – например, «Век тревоги» или «На время» – можно рассматривать в качестве «нашего ответа» на крупные сочинения классика: на «Четыре квартета» или «Камень».
«Жизнь и творчество» Элиота были системой последовательных шагов к сужению и кристаллизации своих убеждений. «В искусстве я классицист, в политике монархист, а в религии – католик» – таким оказался идеологический финал жизни английского американца: и у нас нет никаких оснований сомневаться в том, что Элиот, этот самый серьезный человек в поэзии ХХ века, не лукавил.
Напротив, Оден всю жизнь проживал и изживал в себе разные формы идеологии. Его «жизнь и творчество» – это система непоследовательных шагов к расширению и распылению любых – кроме филологической – форм идеологии. Под занавес жизни утверждать про себя что-то определенное он не мог и не хотел, а если и утверждал, то с непременным подвохом. В конце концов убеждения нашего американского англичанина были выстроены так же, как и его поэзия: по принципу коллажа. В предисловии к сборнику эссе «Рука красильщика» Оден демонстративно описывает Рай, то есть публично заявляет систему ценностей, которая бы удовлетворяла его по эту сторону жизни. В этой замечательной утопии с английским климатом Оден исповедовал облегченный средиземноморский вариант католицизма (со множеством локальных святых в качестве отголоска пантеизма или реверанса в сторону свободы выбора), носил платье по парижской моде 30-х годов прошлого века, не читал газет и не слушал радио, ходил в оперу, наслаждался памятниками покойным самодержцам, говорил на смешанном языке с высокоразвитой системой склонений на основе английского и немецкого, перемещался только на гужевом транспорте и жил в доме, построенном в колониальном английском стиле XVIII века с оборудованной по последнему слову техники ванной и кухней.
Согласимся, ничего подобного Элиот не мог себе позволить.
Но – факт – когда-то именно Элиот научил Одена жонглировать стилями и цитатами. Именно Элиот первым ввел в поэзию прямое и скрытое цитирование и научил Одена и его современников строить поэтику «с чужого голоса», то есть на вторичном материале самого искусства. Именно Элиот показал, как поэт может философствовать, а философ излагать свои мысли поэтическим языком.
Отсюда же – с языка – начиналось и фундаментальное расхождение Элиота и Одена. Элиот всегда говорил, что любые поэтические «сложности» – цветистый синтаксис, рваный ритм, перенос строки, использование устаревших слов или неологизмов – должны быть адекватными тому, о чем ты говоришь. «Литературность» и «манерность», по мнению Элиота, особенно хороши тогда, когда в них слышны отголоски естественной речи – как у Шекспира, например, или у того же Хопкинса. «Когда же автор из любви к усложненной структуре теряет способность выражаться просто, когда он настолько привязан к схеме, что начинает сложно выражать то, о чем на самом деле надо сказать просто, и этим сужает свою область выражения, процесс усложнения перестает быть здоровым, и писатель в конце концов теряет точку соприкосновения с живым языком». Цитата из эссе Элиота «Что такое классик?» (
И последнее. Написав поэму «Полые люди», Элиот – как ни странно – описал не себя, а тех, кто в поэзии шел за ним и наступал ему на пятки. Этими «полыми людьми» оказались соседи Одена по поколению и творчеству – и сам Оден: младшие современники Элиота. Им предстояло стать подопытным материалом, на котором отразились все идеологические «взрывы» XX века. Что им оставалось? Прийти к тому, что соль этой жизни – не идеология или религия, а максимально изощренный, богатый нюансами поэтический язык, с помощью которого можно спрятаться от идеологических кошмаров этого века, навязав этому веку свою диктатуру – лингвистическую.
Основатель издательства «Рэндом Хаус», первый американский издатель Одена.
Оден одолжил отцу Каллмана деньги на покупку этого дома на Лонг-Айленде.
Гаэтано Доницетти написал 74 (!) оперы. В настоящее время в мире исполняют около десятка его оперных сочинений. Возможно, опера «Дон Паскуале» пришлась по вкусу Одену не только образом обманутого любовника и развлекательной буффонадой, но и социальным подтекстом. Теодор Адорно, например, видел в этой опере столкновение среднего класса – который представляют молодые любовники – с феодалами, которых олицетворяет поколение «стариков».
Оперная дилогия Берлиоза, 1859
Кирстен Флагстад (1895–1962) – норвежская певица, сопрано. Солистка оперных театров Осло, Нью-Йорка, Лондона. Запись «Тристана и Изольды» в 1952 году под управлением Фуртвенглера, где Флагстад исполняла партию Изольды, и по сей день считается непревзойденной.
«Озен, ты чудовище!» (нем.)
Ария Реции из второго действия оперы Вебера «Оберон».
Хуго Вольф (1860–1903) – австрийский композитор. «Коррехидор» – его единственная законченная опера.
