расы. Эней – не просто частное лицо. Русские готовы пожертвовать идеологией во имя славянской расы – это очень тревожно. Я вам рассказывал об этих немецких друзьях. Русские запретили Вагнера, а ведь им следовало бы горячо его любить: расовая ненависть к другим немцам. Достоевский со своим панславизмом – неподражаемый, порочный гений. Вот почему он так мне нравится: он изумительно порочен.
Беда Америки в том, что здесь разобщенность между художником и политиком слишком велика по сравнению с Англией или Францией. Я не предлагаю давать поэтам официальные должности, как в случае с Мак-Лишем. Но их следует приглашать на обед. Мы бы проникли в Белый дом благодаря Маргарет и ее увлечению оперой. Правда, с Трумэном было бы непросто – он донельзя буржуазен. Кто-то сказал о нем, что он «чуть провинциальнее Оклахомы». Джефферсон, думается мне, был большим занудой. Невольно сравниваешь его с Г. Дж. Уэллсом, каким он стал теперь, однако разница во вкусах – добрый знак перемен, происшедших на протяжении столетия. К Линкольну, конечно же, поначалу невозможно относиться без предубеждения, но чем ближе знакомишься с его высказываниями, тем больше убеждаешься, что он действительно великий человек. Мне нравится его ответ незнакомцу, сказавшему: «Позвольте пожать руку человеку, спасшему Соединенные Штаты». – «Сэр, возможно, вы более чем наполовину правы». Мне нравится Тафт, потому что он был таким толстым, – знаете, он вынужден был пользоваться специальной ванной больших размеров. А с Джексона, по сути дела, и начался процесс антиинтеллектуализма. Мне не кажется, что Линкольна можно заподозрить в мошенничестве. Да, Гамильтон обладал блестящим умом.
Задаешься вопросом: а не для того ли паралич разбил Рузвельта, чтобы он стал президентом? Нет, вы мне не показались болезненным – невротики редко болезненны. Продолжительным болезням более подвержены тупицы. Чтобы стать хорошим пациентом, необходимо нечто большее, чем леность и эгоизм, нужна выносливость. Пруст был силен как лошадь. Болезнь была нужна ему для того, чтобы заставлять себя писать.
Да, «Cæli, Lesbia nostra, Lesbia illa»[11] – одно из моих любимых стихотворений. Ницше – автор удачного афоризма: из болезни можно извлечь выгоду, если только вы достаточно здоровы. В интернате я перенес все мыслимые детские болезни. Во взрослом возрасте они представляют бо́льшую опасность. Детские болезни дают вам шанс отдохнуть от взросления. Современные дети слишком отсталые. Интересно, какая болезнь станет теперь особенно заразной – как простуда после войны. В последние полвека корь приобретает черты все более серьезного заболевания. Я доживу до восьмидесяти четырех лет. Разумеется, я не могу сказать, где именно я умру. Если бы это проскользнуло в печать, то наделало бы много шума, но, знаете ли, в отрочестве мы с матерью играли фортепьянные дуэты из «Тристана». Моя матушка делалась больной всякий раз, когда я приходил домой; это должно дать вам некоторое представление о наших отношениях. Однако еще в ранней юности я
«Целий, Лесбия наша, Лесбия эта, / Эта Лесбия, что была Катуллу / И себя самого и всех милее…» (
