изнутри било какое-то пушечное ядро. – Что это изменит?! Что это меняло хоть раз?! Играл роль добродетели в судах, а дома избивал десятилетнего! ТЕБЕ БЫ СЛОВО НЕ ДАЛИ НИ РАЗУ, ЕСЛИ БЫ КТО-ТО ЗНАЛ МЕТОДЫ ТВОЕГО ГУМАННОГО СУДА!
Не верилось.
Не верилось, что кулак Романа ещё никуда не приземлился; что он слушает эту речь до конца, приторно вскинув густые брови.
Не верилось; и пушечное ядро дымилось и постанывало.
– «НЕ НРАВИТСЯ» ОНА ТЕБЕ?! – громыхнул Свят; казалось, этот крик вознёсся под крышу дома радиоактивным грибом. – ЛЮБИЛ ТАКУЮ, НО ЗАССАЛ?! НЕ ПОТЯНУЛ ТАКУЮ?!
…ХЛЯСЬ! Кулак зава кафедрой приземлился: аккурат в угол его глаза – выпуклой фамильной печаткой.
За годы она впитала, пожалуй, литр его крови.
Глаз запульсировал и утробно заныл; по щеке сверху вниз побежали волны боли.
Но внутри… Внутри цвела феерия.
Он сказал всё этому Гудвину в обосранных штанах – и пусть теперь сколько угодно включает грозный голос над пустым троном.
Впору было давать сдачи; превращать славный лик бывшего прокурора во вчерашний винегрет – но что-то грозное в груди связывало руки цепями.
Внутренний Ребёнок рыдал, забившись под стол Судьи. Прокурор стыдливо отводил глаза от своего прототипа.
– Всё сказал, тварь? – наконец прошипел Роман, тяжело дыша; на его выбритых щеках проступили багровые пятна. – Не понимаешь словами, будет по-другому.
Прошагав к столу, отец ударил по нему кулаком; стакан из-под козьего молока со звоном подпрыгнул.
Смахнув со скулы каплю крови, Свят медленно растёр её между пальцев.
Мысли походили на бюджетный салют в райцентре, но в одном были странно ясными.
Неужели попал с версией про «такую же»? Быть того не могло.
Обитатели Зала Суда понуро молчали; Внутренний Ребёнок глухо рыдал и звал папу.
Снова промокнув щёку, Свят уставился в окно, считая капли, что по нему сползали.
Две капли. Три. Четыре.
Отец молчал, хрипло дыша и изредка покашливая.
Шесть капель. Седьмая слилась с восьмой, и они догнали девятую.
«Хороших людей не бьют», – назидательно изрекал Роман, когда его сын хмуро разглядывал ссадины в зеркале ванной.
Пусть не хороший. Пусть хуже всех. Только бы отсюда.
На воздух; в дождь; под ураган; внутрь апрельского торнадо. Лишь бы снова поверить в существование невидимого в этой квартире тела.
Лишь бы слышать свои мысли и верить им.
Но отчего-то было важно не покидать комнату до оглашения приговора.
– Значит, так, – низким голосом проговорил отец. – Деньги теперь получаешь только на еду и нужды по учёбе. Не дай бог что-то ей купишь или займёшь у кого. Узнáю. Все прогулы будешь отрабатывать. Перед преподавателями приседать. Тебе остаётся или квартира, или машина. Выбираешь квартиру – завтра пригоняешь
