правда, что ты можешь превращаться в дикого зверя?
– А ты в самом деле знаком с оборотнями и маки?
– Нет, – с завидным терпением отвечал он. Потом перестал. Поводил плечом – пусть думают, как угодно. Но долго еще слышал разговоры у себя за спиной.
Не сразу он в должной мере оценил, в какое место его привезли. Сюда нельзя было попасть с улицы – детей и подростков тщательно отбирали из лучших. Только слово Отори значило много для хозяйки этого Сада, и она приняла мальчишку.
Здесь жили красиво и празднично. Алый Квартал в Аэси – самый дорогой и яркий плод среди растущих на том же древе. Все тут было по-своему. Внутренние дворики домов располагались не спереди, а сзади, и все словно состояли из укромных уголков. Тихо не бывало – вечно что-то звенело, наигрывало, пело, смеялось. Остаться одному надолго было еще сложнее, чем отыскать тишину.
…Он смотрел в зеркала – бронзовые или серебряные – и не понимал, кого видит там. Собственное лицо казалось чужим, и от того неприятным. Тот, кто отражался в озерной или речной воде, куда больше был им. Этот – всегда был послушен, его часто хвалили – но похвалы обтекали его, как воздушные струйки – каменный выступ.
Их обучали многому – навыкам слуг в личных покоях, красивым движениям, ритму, ставили голос и учили говорить правильно и почтительно, рассказывать истории и читать вслух стихи; необходимому этикету, искусству составления букетов, складывания писем и просто фигурок и цветов из бумаги, умению укладывать волосы, разбираться в напитках и ароматах, одеваться. Учили распознавать, что говорит узор и покрой одежды, язык цветов и драгоценных камней…
Музыке, пению и танцам не учили особо – готовили не актеров, однако начальные навыки получали все, и более талантливые могли пользоваться ими, развивая самостоятельно.
Все это было чуждо мальчишке из лесной деревни, однако скорее привлекало, нежели отталкивало.
Настоящих друзей из себе подобных подросток здесь не нашел. Помогал, чем мог, расспрашивать опасался – мало ли что у кого в прошлом. А ему часто снился один и тот же сон: взлетающая лэ и кровь. Больше никто не выжил – понимал, когда просыпался. Не из-за него ли погибли все? Казалось, что и семьи уже нет.
Рисовал фигурки караванщиков и родных – скупыми штрихами, на песке – веткой, на бумаге – углем. Порой надеялся, что фигурки оживут; одергивал сам себя. Не оживут ни фигурки, ни мертвые.
Поначалу те, кто обучал воспитанников красивым движениям, разводили руками. Неторопливой отточенности сэ-эттэн новый мальчишка не соответствовал, но диковатая, текучая естественность жестов оказалась не хуже веками утвержденного канона. И голос был певучим, как тоо — но это вряд ли могло удивить Нэннэ. Она встречала многих уроженцев Тхэннин, и слышала этот говор, грудной, протяжный немного.
Новичку поручено было ухаживать за птицами. Во «владениях» Нэннэ их водилось достаточно – одни создавали уют, других приносили и раздавали в качестве подарков. Было даже несколько весьма редких и дорогих птичек. Некоторые из них умели говорить, передразнивая человеческую
