совсем рядом, с ней Святой, и она уже, уставши за день, его и не поднимет, чтобы помочь подняться из тачки. Но в конце-концов высокий и широкий мужчина, наскучив слушать препирательства у дверей, отодвинул с дороги и приоткрывшего дверь служку, и Мойру, вышел во двор сам и, бухнувшись в пол перед Святым Гаало для начала, потом легко перенес его сразу в дымный свет общего зала, где звонко гавкали собаки и, кажется, в каком-то углу даже блеяла овца.– Да вы уж простите нас, пожалейте да благословите, – сказал он, усаживая Святого Гаало на самый лучший из стульев, явно предназначенный для самых почетных гостей, согнав перед этим с него какого-то изрядно разодетого господина.
“Благословляю сей кров”, – коротко ответил Святой Гаало. – “Прошу хозяина проявить милость свою и накормить дочь Мойру, что идет со мной, и определить ей ночлег, бо устала она за этот день. Тяжек наш путь и лишь молитвами освещен”.
– Конечно. Конечно, Святой Гаало, конечно, сейчас все будет, – почти заискивающе сказал хозяин, и тут же захлопотал, устраивая Мойру поблизости от Святого. А когда немного улеглась суета со всем этим, и каждый, кто хотел получить благословение Святого, подошел под его руку, Святой повернул табличку так, чтобы только Мойра прочитать могла, и сказал.
“Осторожна будь и спи вполглаза. Чего-то боится хозяин, чего-то опасается. Все постройки во дворе закрыты и пусты, животные кто здесь прямо, кто во внутреннем дворе. Коней прямо через зал и вели.”
“Так не делают. Но хозяин прямо на мой вопрос не ответил. Недобрый знак.”
Мойра кивнула, вздрогнув, что, мол, поняла, но ничего спрашивать вслух не решилась.
Хоть и не была она ни на каком постоялом дворе сама раньше, а и то видела, что если гости и умиротворены, то и служки, и сам хозяин выглядели тревожно.
Мойре выделили тюфячок в почетном теплом углу, и рядом переставили стул Святого, чтобы, значит, не разлучать их. И девушка даже сном забылась, пока ее спутник по голове ее легонько не постучал костяным пальцем, как уже делал.
И стоило ей прогнать сон, как ночь взорвалась диким топотом, воплями, визгами снаружи. Служки и хозяин, уперевшись в окна, в дверь, держали их, и снаружи на них посыпался град ударов.
Тут и там гости просыпались, вскрикивали, в ужасе хватались друг за друга, кто-то уже и полз поближе к Святому Гаало.
– Что это? Мертвецы? – испуганно спросила Мойра. – Воспоминания?
Святые не знают эмоций, не знают сомнений.
“Хуже, дитя Мойра,” – ответил он. – “То живые.”
То же самое спрашивали другие постояльцы у хозяина, вслух, громко, кто-то даже истерично, перекрикивая стук и грохот снаружи.
– Всадники на клыкалах, – буркнул хозяин, упираясь могучими плечами в дверь, трясущуюся под градом ударов. – Повадились, вишь! Давеча Осеньское в землю втоптали, один Святой у них, его забоялись, в дом старейшин не зашли. Только там людишки и спаслись. А с нами вот, тоже есть Святой. Сдюжим.
