и кричала, и над ней плыли бесстрастные лица ее мучительниц, и иногда за ними возникал спокойный лик Святого. Одна из женщин зевнула от скуки, пока девушка, обливаясь слезами, кричала и молила о помощи и снисхождении, и тогда девушка поняла с ужасом, что язык ее отрезан – во рту болтался только жалкий обрубок. Что это? Обет? Наказание?.. Они и с ней это сделают?..Тавро отправилось обратно на жаровню, оставив больные, тянущие, неостывающие следы на ее теле. Они горели огнем в холоде подземелья, которое никак не могло даже немного остудить эти раны, но Мойра перевела дух зря.
Стол, к которому она была привязана, дернулся с лязгом и начал опускаться с одной стороны.
– Что вы делаете?! Пощадите!.. Святые мои, помилуйте! Святой Томо, помоги мне! Святой Гаало защити меня!..
Голова ее опустилась вниз, почти вертикально, и только от этого уже стало дурно и начало мутить, но одна из женщин еще и принесла откуда-то полное ведро воды и начала погружать голову Мойры в него. Пленница забилась в своих путах с такой силой, какая не думала, что у нее есть и может быть – но это, конечно, ничем не помогло, только хуже сделало, потому что она растеряла весь воздух, и продолжала кричать и биться, когда ее голова полностью скрылась под водой.
Ледяная жидкость хлынула в ее рот и нос, и Мойра попыталась вдохнуть, не думая и не соображая, и вода поднялась дальше, заполняя все, что можно, перебивая дыхание. Долгие мгновения, пока она в истерике билась и боролась, пока в груди невыносимо жгло, она думала, что сейчас умрет. И когда темнота и боль стали отступать, подергиваясь пеленой, она приняла это за благословенное наступление смерти-избавления. Но в этот момент что-то поменялось – и Мойра, зверски кашляя, задыхаясь – оказалась еще жива.
Но не успела она толком продышаться, как потопление повторилось снова, и снова, и снова – пока не раскалилось снова тавро достаточно для того, чтобы повторить его жалящие прикосновения.
Мойра молила о пощаде, пока могла молить, потом кричала, пока оставались силы, а затем уже только стонала и плакала горящими от боли глазами, толком не понимая и не в силах сосчитать, сколько уже длятся ее мучения.
Лик Святого иногда появлялся снова позади бесстрастных личин молчаливых мучительниц, и потом снова исчезал. Словно бы он должен был сказать – покайся. Покайся и прощена будешь, но ни слова на его табличке Мойра прочитать не могла. То ли их не было, то ли не было сил увидеть.
А потом пришла тишина. Мучительницы, окатив ее всю целиком холодной водой, оставили ее в покое, отошли и сели одним рядом на скамью, неподвижные, как четыре статуи, а Мойра осталась висеть вниз головой посреди подземелья, в его холоде.
Измученное, исколотое, в ожогах и синяках снаружи и изнутри тело болело, и постепенно остывало, замерзая. Холод подползал с конечностей, сводя судорогами сначала пальцы, потом стопы и ладони, потом голени и руки, спину – и боль, которую ее тело причиняло самому себе, была почти такой же изматывающей, как боль, пережитая раньше.
Это длилось, длилось и длилось, как бесконечный круг боли и отчаяния, и, когда Святой
