согласиться с выражением великого уроженца Алжира: «Между справедливостью и матерью я выбираю мать». Конечно, мать, только мать.
Роза очень ловко набрала номер на мобильнике, одновременно достаточно успешно пытаясь одеться. Боря наблюдал за ней восторженно и заинтересованно, ему нравилась ее способность убеждения и уверенность.
– Возьми выходной завтра и поезжай в Тель-Авив, там разберешься со всеми и вернешь его. Мать ее – та еще сука, похуже сына будет, но я верю в тебя, – деловито сказала Роза. Она уже была одета, топнула ногой, вбивая туфлю, оглядела свою ступню, осталась довольна и повторила: «Верю в тебя». Ни «дорогой» тебе, ни «любимый», она и слов-то таких не знала наверняка. Вот Троцкий Лейбушка – и дорогой, и любимый, а какой-то там Боря Глик – так, необходимый предмет. Яркие глаза ее загорались только при мысли о Троцком, затем шел по нисходящей степени любви опасный и самостоятельный сынок Миронушка, затем внучок Левушка, надежда и совершенство, ну и потом – некоторые друзья, среди которых не последним числился Боря, хотя и не первым, подчеркнем.
– Там, конечно, гнездо ихнее, не торопись, осторожно, но уверенно, без сомнений – делаешь доброе дело. Я сброшу тебе сейчас на мобильник ее фото, адрес и остальное, ты там сам разбирайся, сотри после запоминания, – только эта чумовая Роза могла позволить себе учить Борю, давнего работника конторы, профессиональным навыкам.
– Спасибо, дорогая, – не без иронии сказал Боря, а сам подумал, что когда она натужно дышала на нем, выдыхая воздух страсти, слушать ее было интереснее.
– Я тебе вот что напоследок скажу, Барухи. Иди и сделай то, что я тебя прошу, я тебя не забуду. Когда я приехала в Иерусалим, мне было одиннадцать лет. Я купила с папой, который мне никогда ни в чем не отказывал, в русском магазине на улице Шамай два тома Мандельштама в мягкой обложке, знаешь такого? Да я знаю, что не знаешь, не отвечай. Он на меня повлиял сверх ожиданий, я была ребенком. Так вот, прочту тебе на прощание одно его стихотворение, на всякий случай.
Она сказала своим высоким вызывающим голосом:
В Петрополе прозрачном мы умрём,
Где властвует над нами Прозерпина.
Мы в каждом вздохе смертный воздух пьём,
И каждый час нам смертная година.
Богиня моря, грозная Афина,
В Петрополе прозрачном мы умрём, –
Здесь царствуешь не ты, а Прозерпина.
Неожиданная, прекрасная Роза торжественно прочла все это и ушла, не оглядываясь, глядя перед собой, как ссыльная голодная поэтесса, загипнотизированная русским словом.
Фотография новой женщины Мирона произвела на Борю большое впечатление. Гладко зачесанные волосы, яркие серые глаза, все собрано в единое целое, образ женский, образ милый. Она не казалась мерзавкой, как ее называла Роза. Скорее, эта женщина выглядела, как сестра милосердия. Мать ее на фотографии больше походила на образ злой интриганки, но тоже как-то необязательно. Она не была Мельпоменой,
