конечно, влезать в такое, только я умею». Он почти гордился собой, своей псевдонаивностью. Тут обязана была появиться на последней стадии столкновения небезызвестная Мона, тугая женщина с наивными глазами и рабочими руками поломойки, и она появилась из разъехавшихся дверей лифта. Мона держала за указательный палец своего Мирона, улыбавшегося стандартно бессмысленно. Он был тем единственным, кто извлекал из ситуации удовольствие. У обоих были мокрые головы от начавшегося на улице дождя. На неподготовленного человека эта пара производила большое впечатление. Боря был подготовлен.
Мона оглядела всю опасно застывшую группу беспокойным взглядом, потом обернулась к Мирону и спросила у него: «Кто этот человек?», – имея в виду Борю. Тот пожал плечами и сказал, что «сосед по улице». Мирон хотел сказать, что это домашний, прирученный дьявол, но на удивление сдержался и не сказал. А был очень близок к этим словам.
– Мне надо тебе что-то сказать, Мирон, наедине, – Боря держал Стефана и его маму под визуальным контролем, мужчина этот уже приходил в себя. Мама его была в себе все время, дышала с ненавистью, искала минуту, чтобы броситься на подлеца, она была опаснее всех здесь, Боря это понимал. Он сделал короткий шаг и толкнул-ударил ее ногой по ягодице. Женщина охнула и ткнулась лицом в стену.
– Что ты делаешь, мерзавец? – выкрикнула Мона, потеряв на мгновение свою любовную привязанность. Она была прелестна со своим круглым лицом намертво влюбленной женщины, которая намеревалась сражаться за свое счастье всеми силами.
Мирон был смущен, он такого Борю, боевую опасную единицу, все-таки никогда не видел. В ответ Боря нанес удар и по шее Стефана, выключив его из понимания мира на некоторый срок, так было удобнее разговаривать. Мона пыталась помочь родственникам, поднимая мать за плечи. Она на прямых ногах быстро сходила в распахнутую дверь квартиры и принесла матери и Стефану воды в запотевшей пластиковой бутыли.
– Не лебези, – сказал ей обритый наголо штурмовик. Мона не сразу поняла смысл, что «не лебези». Она посмотрела на него с ненавистью и страхом, неизвестно откуда взявшимся, потому что она была очень женственна и органична в движениях и выражении лица.
– Будем говорить с тобой, – обратился Боря к Мирону. Тот смотрел на него, как на буйного сумасшедшего из лечебницы им. Абарбанеля.
Всю эту сцену можно было принять за фрагмент театральной пьесы анонимного даровитого драматурга школы абсурда. Так и слышны были гулкие слова участников, как гром на пустой сцене: «Не лебези», «Будем говорить с тобой» и венчающие «Что ты делаешь, мерзавец?!». На фоне неизменной палестинской осени с ветром и дождем и постоянно выглядывающим откуда-то сверху, как настойчивое и надоедливое напоминание о лете, солнцем. Мол, не расслабляйтесь, не забывайте, я здесь всегда. Да кто ж забудет, разве можно!
«Совершенно у нее не блядская походка, – подумал Боря, взглянув на встревоженный шаг Моны. – Что за имя такое? Кто они вообще
