его плечо, но ничего не понял в штрихах и черточках. С поникшим видом глядя на бумагу, человек горестно бормотал по-французски: «Прелесть мгновения…. Не уловить никак мне прелести мгновения»
Слегка сдвинув брови, Бецкой пояснил:
– Это Фальконе, скульптор, которого государыня из Парижа выписала, чтобы памятник великому государю Петру Алексеевичу соорудил. Композицию искал. Упрям, все делает по-своему – на вздыбленном коне ему, говорит, великий государь видится. И государыня не совсем довольна, однако другие скульпторы в два раза больше за работу просят.
– А почему государыня не совсем довольна? – простодушно спросил Петр, не заметив, что Захари подает ему знак молчать. Бецкой вновь разволновался.
– Потому, сударь мой, что у каждого, конечно, свое видение, – резко ответил он, – но ведь именно государыня заказала эту работу и оплачивает ее. Ей хотелось бы видеть государя на коне с жезлом и скипетром, как римского цезаря. Однако Фальконе ей в лицо заявил: «Можно ли представить, чтобы движениями рук моих управляла чужая голова, а не моя собственная?» Не дерзость ли это?
Петр, перед глазами которого все стоял вздыбленный конь, ответил вопросом на вопрос:
– А у вас, ваше высокопревосходительство, тоже есть свое видение памятника?
– Разумеется, – Иван Иванович решительно ткнул вилкой в жесткое мясо, но тут же вновь позабыл о еде, и лицо его приняло задумчиво-вдохновенное выражение. – По мне, так коня вообще не нужно, а поставить бы государя во весь рост и дать ему в руки жезл полководца. И чтобы один глаз на Адмиралтейство смотрел, другой на двенадцать коллегий.
– Будто косой, – нерешительно возразил Петр, – хорошо ли будет?
– Это был бы символ, и любой потомок наш, посмотрев на монумент, узрел бы в нем всю историю молодой России, – пояснил Бецкой и неожиданно поинтересовался: – Или у вас свое видение монумента, мой юный спорщик? Что вы думаете?
Отчаянно покраснев и чувствуя, что все на него смотрят, Петр проглотил вставший в горле ком.
– Я думаю, ваше высокопревосходительство, историю потомкам лучше познавать из книг и рукописей, а монумент не для того нужен.
– А для чего же?
– Для того, – Петр собрался с силами и звонко проговорил, – чтобы запечатлеть прелесть мгновения.
Окружающие смотрели на него с удивлением, Бецкой нахмурился и вновь обратил взгляд к своей тарелке.
– Да уж и все равно, – устало заметил он, как-то сразу потеряв интерес к спору, – модель готова, теперь ее переводят в гипс. И Гром-камень для монумента вскоре подвезут.
Обед продолжался в молчании. Иван Иванович равнодушно насаживал на вилку кусочки селезня, политого соусом, и думал:
«Странный юноша, взволновал он меня, и зря Панин над ним потешается. Надо же – прелесть мгновения, ласки матери!»
И неожиданно личному секретарю императрицы российской
