на письменном столе и едва успел спасти лежавшие поодаль книги Хохлова. После этого он сказал Евсеичу, переселившемуся к нему в Покровское по приказу Марфы Ефимовны:
– Скажи жене Хохлова, чтобы забрала книги от греха подальше, а то еще замараю.
– Вот и ладно, – ответил довольный старик, – мыслимое ли это дело, чтобы господам над хохловской ахинеей глаза портить.
Дарья явилась в тот же день после ужина. Евсеич ввел ее в гостиную, где Петр, развалившись в кресле, читал «Петриду» Антиоха Кантемира – одну из трех книг, привезенных им из Петербурга.
– За книгами я, барин, – робко прошелестела она, не поднимая глаз.
Петр взглянул на молодую женщину, и сердце у него замерло.
«Господи, какая неземная красота! А я… я жалкий урод, на которого ей и взглянуть противно, даром, что барин, а она простая баба»
– Чего ты в пол уставилась, или совесть у тебя нечиста? – спросил он, сам не понимая, почему говорит с ней так грубо.
Она испуганно дернулась и перекрестилась.
– Вот крест вам, барин, не брала я того платка!
– Какого еще платка?
– А что намедни у барыни пропал. Им в церковь идти, а платка нет, всех горничных пытали. Да их сиятельство на меня и не думают, зачем мне?
Петр усмехнулся нелепости ситуации.
– И что ж ты тогда в пол уставилась? – в голосе его зазвенели горькие нотки. – Или тебе на меня смотреть страшно?
Длинные ресницы внезапно взметнулись вверх, и лицо молодого князя обожгли два черных солнца. Обожгли и тут же вновь спрятались.
– В пол смотрю, потому что приучена, барин, – с тихим достоинством серьезно ответила она, – с детства батюшка не велел на людей глазеть, теперь Кузьма Ильич не дозволяет.
– Так ты мужа своего очень любишь?
– Уважаю.
– А он тебя любит?
«Господи, для чего я все это несу, для чего задаю глупые вопросы, пусть берет книги и поскорее уходит».
– Как повенчались, любил, – неожиданно в голосе Дарьи зазвучала тоска, – ласкал, подарки привозил. Читать научил. Да только теперь гневается Кузьма Ильич, что Бог меня наказывает, детей не дает. За грехи мои наказание мне, видно.
– И много у тебя грехов? – с невольной улыбкой спросил Петр, чувствуя себя совершенно зачарованным музыкой ее голоса.
– Неведомо мне, барин. Думаю, думаю, вспоминаю. Можно ведь и не знать, что согрешила, а Бог тебя все равно накажет, правда ведь, барин? Кузьма Ильич так говорит и велит молиться, чтобы Бог прощение дал.
– Не знаю, но думаю, коли совесть спокойна, то зачем искать за собой неведомые грехи? Я вот тоже не знаю, почему Бог сотворил меня уродом.
Петр умолк, ошеломленный собственными словами – никогда и никому не говорил он о том, как гложет его сознание собственной некрасивости. Черные солнца вновь опалили, но на этот раз не погасли. Глядя
