забрали,Шантропу – оставили.
Петька не в убытке, посмеялся и в ответ пропел:
Что, кукушка, не кукуешь?
Тебе время куковать.
Что же нашим девкам делать?
Парней хаять, разбирать.
А вот и Надя подала голос:
Под окном берёза вянет,
На берёзу глядя – я;
Милый гостью завлекает,
Чем же хуже гостьи я?
И опять она:
Говорит, что я не бела.
Что же делать, дорогой.
Гости – красятся, белятся.
Я же – моюся водой.
Пока молодежь плясала во дворе, соревнуясь за премию, в избе развлекалось старшее поколение. Пили и закусывали. Говорили кто про что… Гаврила Матвеевич заиграл на гармошке, припевая:
Закатилось красно солнышко
За горы, за туман.
Меня девушки не любят,
Я отдамся, бабы, вам.
Бабы хохотали, и тоже пустились в пляс, припевая свои частушки-озорнушки.
Ах, дед, ты мой дед,
Ты не знаешь моих бед.
Захотелося морковки —
В огороде какой нет.
Примечал дед, что Ольга Сергеевна не поддавалась разгулу, пила не жеманясь, а вот озорства словно не замечала, как будто и не было его. Когда запели песни – подтягивала с удовольствием. И дед старательно выводил для нее «Располным-полна моя коробушка», перешёл на «Златые горы» и, припав взглядом к Ольге Сергеевне, со сладостью тянул: «…всё б отдал я за ласки-взоры, чтоб ты владела мной одна». Песню не допел, помня её обидный для женщин конец, и запел новую, про отраду, живущую в высоком терему. И вновь словно душу выкладывал ей, да так, что невестка чуть ли не просверлила ему пальцем бок, чтобы не пялился на людях-то, старый греховодник.
– Зови Сашку с Иринкой, – шепнул ей Гаврила Матвеевич. – Ти-и-хо!
Прибежала со двора растревоженная и взволнованная Ирина, села возле матери. У Гаврилы Матвеевича душа замерла – так они хороши были обе! В белых платьях, ясноглазые, сидят, прижавшись, как голубка с голубенком, и воркуют друг дружке что-то ласковое.
Ирина впервые попала на такую гулянку и всё тут её удивляло, и восхищало, и трогало. Только что на дворе она прослушала несколько частушек, пропетых для неё, и поняла, что она – разлучница. Частушки и горделиво-холодные взгляды Нади удивили Ирину. Какая же разлучница, если он сам полюбил?.. И в то же время появилось в душе сладкое удовлетворение от осознания себя совсем взрослой, способной вызывать не только любовь – что было ещё непривычным, – но и ревность, зависть, обиды. И жалко ей было Надю. И жалко Костю, следившего за ней испуганными глазами. И маму жалела… И всех-всех… Она вдруг стала осознавать, что в её жизни наступает поворот, когда всё будет иначе. И было жалко прежней, уходящей жизни, и не могла она отказаться от новой, за поворотом… И даже за плетнём… Сама видела стоящую в соседнем дворе лошадь, хрупающую сено из тарантаса. Осталось запрячь – и… Но сейчас надо сделать что-то очень важное, как сказала
