Посада вспоминала будто вышедшие из памяти моменты. Мучительные, невыносимые, напрасные и неминуемые.
Запах железной дороги оседает на самом дне памяти, и его оттуда ничем никогда не вывести. Он не растворяется ни в благоуханной радости, ни в смрадной злобе. Ни один парфюмер не сможет изобразить нечто подобное. Запах зимней железной дороги – явление неземное. Особенно, если идет снег. От дуновения с рельсов и шпал смешался весь мир: железо, лес, снег.
Внутреннее убранство Троицкого собора. Иллюстрация к книге «Путеводитель из Москвы в Троице-Сергиеву Лавру». 1856.
Ей все нравилось в Сергиевой Лавре: и убранство, и полумрак, и трогательно неправильное пение
Смешались в пестрый и однообразный поток еда, вино, слезы, даже звуки – человеческого голоса и ангелов, охраняющих человеческую жизнь. Самый страшный – а что такого страшного в слове страшный? – запах. Нечто близкое к святыне, именно к святыне. Человеческая жизнь – тоже дорога.
В Посаде Стеша вновь почувствовала себя оживленной и полной сил. Замерзнув, поняла, что оделась несколько легче, чем следовало. Не беда! Холод прогнать можно! Глоток горячего привокзального чаю с тайной молитвой к Преподобному Сергию и хрустящим пирожком – согрели. До Лавры Стеша долетела мигом. Она уже научилась креститься при виде куполов и святых изображений незаметно, не привлекая внимания окружающих. Но всегда следила, чтобы крестное знамение было полным.
Под гору – бегом, в гору – с усилием. Вот и знаменитый переход. После – ступеньки: сосчитать бы! Из нищих – только окаянные остались. Но мелочи нет – все равно. У входа необычно для будней пусто. Сразу видно, что пост начался. Служба уже идет, но Троицкий собор еще открыт. Обычно с началом вечернего богослужения дверь в Троицкий запирается. Но сейчас – Пост, седьмой час вечера. В Троицком – как днем: молебен, свечи, даже дверь в Серапионову палату отперта. Стеша приложилась к мощам. Так бы тут и осталась! Затем поспешила в Трапезный храм. Ей все нравилось в Сергиевой Лавре: и убранство, и полумрак, и трогательно неправильное пение.
Вид человеческого горя не казался здесь мерзким. Особенно запомнилась ей Пасха. Единственный раз была в Троицком, у Преподобного, на Пасху. Такого утешения, кажется, и не видела она больше. Чувствовала себя чистой и белой, легкой, летучей. Роковая волна народу чуть не растерла – как нож прорезает кусок шоколадного масла – молодого монаха, раздающего теплоту. Но, повинуясь движению его руки, все отступили, стараясь построиться по линии, гуськом. Всем хватило места. А какая была теплота вкусная! Не успевали ведра подносить. О лаврских просфорах и артосах можно целую книгу кулинарную написать. Таких пышных и вкусных ломтей в Москве нет.
Служба в Трапезном храме. Народу, как водится, лес. Стеша опоздала, но в дороге успела почитать несколько песен. Вошла тихонько, встала слева, у креста. Прислушалась, закрыла глаза и стала пробовать молиться.
Не
