в этой новой школе, прямо рок какой-то, естественно оказалась девушка, чье внимание на себя грезил обратить любой уважающий себя старшеклассник.
Звали ее Лариса.
Кстати сказать, очень недурственная, умная, что, простите, для женского пола свойственно не очень, девушка. Обратите внимание, я говорю умная, а не эрудированная.
Вот, например, моя единственная и любимая почти сорок лет жена шибко эрудированная, а во всем остальном типичная женщина. Но надежда, пусть это и банально, умирает последней. Таким образом, есть основание полагать, что годам к пятидесяти совместного общения что-то и в ней изменится к лучшему, и моя жена наконец поймет, что настоящее счастье женщины быть за мужем, а не сбоку, и уж тем более не впереди. Но процесс еще идет. Сорока лет для понимания этой простой истины сильно эрудированной женщине, видимо, маловато.
Наши с Ларисой отношения были исключительно товарищескими, тем более что еще месяца два я продолжал общаться с Ириной.
Имелся и еще один момент, который я должен был учитывать в этот период.
Дело в том, что в этом еще не до конца застроенном районе Москвы существовала добрая и славная традиция – вновь появившегося в школе молодого человека необходимо было прописать, то есть набить ему, простите, морду.
Этот старинный обычай исходил от наиболее продвинутых с точки зрения соблюдения традиций жителей района – местной шпаны.
Я не то чтобы боялся, но относился к этому с определенной осмотрительностью.
Жил я метрах в пятистах от школы, и тем не менее возвращение домой на первых порах представлялось достаточно непростым делом.
Учителя по началу относились ко мне пренебрежительно строго. Ну двоечник, что с него взять.
Хотя с другой стороны, все они привыкли к тому, что двоечники – это не очень эрудированные, прямо скажем, туповатые, из неблагополучных семей дети. Я же являл собой образ совершенно обратный.
В своей педагогической практике даже умудренные жизненным опытом учителя с таким противоречием сталкивались не часто.
Первое же сочинение поставило все на свои места. Тему я не помню, да это уже и не существенно, но мысли классиков марксизма-ленинизма были изложены таким образом и так ярко, что обращаться со мной кое-как для них было уже не допустимо.
Никогда в своей педагогической практике двоечника, так точно цитирующего вождей мирового пролетариата, встречать им не приходилось.
Самая большая проблема была с математикой. Если по другим предметам я что-то как-то мог промямлить, то с математикой полный капут.
Но мне подфартило и здесь. Школьная математичка была молодая и на мои замечания на уроках относительно ее одежды, фигуры и прочих нюансов реагировала как-то несколько нервно. Посему мы заключили соглашение: если я на уроке буду молчать, то три балла мне обеспечено, а если и что-то решу у доски, с помощью, разумеется, класса, твердая четверка. Темы контрольных работ и их решение я узнавал, как правило,
