возмещением за те вещи, которых он не имел, и иметь не мог – власть над женой, деньги, нормальная работа.
Оскар стоял в одних трусах и майке и старался не поднимать глаз от пола, боковым зрением наблюдая раскачивающуюся тень на стене, которая сидела на своем теневом троне в проходе между «кухней» и комнатой.
– Что молчишь, выблядок?
Дядя Миша похоронил бычок в переполненной пепельнице.
– Видишь? – он показал мальчику тяжелую зловонную штуку из стекла, где мучительно дымилась недобитая «Прима».
Оскар снизу и сбоку, кинул взгляд в запавшие глаза и с усилием кивнул, стараясь не стучать зубами.
– А, знаешь, что я могу переебать ею тебе по башке?
Оскару очень страшно. Приходится изо всех сил сдерживаться, чтобы не заплакать. У него дрожат коленки. Стучат зубы. Что он может сделать? Ведь Оскару всего семь с половиной лет.
Дяде нравится страх в глазах салабона. И то, как пацан побледнел, даже губы белые. Ему хорошо – внутри все становится на место. Хотя бы на время.
Слушая абракадабру дяди, Оскар старался занять себя хоть чем-нибудь, лишь бы отвлечься от стояния на одном месте, от которого затекали ноги. Разглядывал половицы, веселенькие натюрморты в клеенке стола, обои с узором, напоминавшим раздавленных червей…
На время он нашел мнимое успокоение в пересчете червяков. По вертикали и горизонтали, сверху вниз и наискосок. Но недели через три, уже решительно нечего было пересчитывать и не на что положить глаз.
И однажды, во время очередного «ночного допроса» Оскар придумал игру.
К заднику шифоньера, прямо над столиком, где они питались, тетя Валя прикнопила календарь с репродукцией картины Шишкина «Рожь».
Оскар представлял, как лежит среди обилия упругих колосьев, смотрит в синее небо, с удовольствием вдыхает ароматы травы, васильков и колокольчиков. Колышутся стебли, лоб обдувает мягкий ветерок. Светит солнце, не пахнет табачищем, никто не кричит, и нет водки.
Мир сновидений превратился в реальность.
Оскар сотворил этот мир из лучших воспоминаний, заветных желаний, сладких снов.
Со временем, расширил и благоустроил, как мог. Появилась живность: высоко в небе пели жаворонки, Оскар их в глаза никогда не видел, но почему-то был уверен, что это именно они; жужжали трудолюбивые пчелы, танцевали бабочки, звенели кузнечики, невидимый дятел стучал по дереву.
Он знал, что это иллюзия, что рано или поздно придется возвращаться туда, где все идет кувырком, но пока ему было хорошо, и суровая действительность не волновала.
Игра-видение помогала продержаться до тех пор, когда дядей овладевала пьяная дремота, и он ронял голову на грудь, сгорбившись, словно станционный извозчик на козлах в ожидании литерного поезда.
Про эти ночи Оскар никому не рассказывал. В мальчишеских кодексах чести слово «ябеда» котировалось еще хуже, чем очкарик.
