водой, настоянной на бузине.
За столом, поставленным поперек зала, оставалось еще несколько свободных мест.
– Тс-с-с!
Сначала никто не обратил внимания на шипение уважаемого квенделя в мшисто-зеленом жилете, приехавшего из деревни возле Жабьего Моста. Поверх голов членов семьи и других соседей по столу он указывал на камин под фреской, рядом с которым в стене, освещенной мерцающим в камине пламенем, распахнулась узкая дверь, которую раньше никто не замечал. Через нее в зал вошел гость, какого редко встречали в западных краях страны, – не кто иной, как Себастьян Эйхен-Райцкер, смотритель моста из Запрутья в излучине великой реки, закутанный в светло-серый, будто туман, плащ, что придавало его облику загадочности. Опирался он на трость с серебряным набалдашником и, входя, склонил голову под низким сводом. По залу пробежал тихий ропот, молнией метнувшись от первых, кто заметил Себастьяна, до сидевших в самых дальних рядах. Смотритель моста держался вдали от обычной жизни квенделей, слыл противоречивой фигурой и мало заботился о хорошей репутации.
Разнесся слух, что именно своенравный господин Эйхен-Райцкер прибыл на черном как ночь коне. «Настоящая людская лошадь», – шептались гости, и неудивительно, ведь такие диковинки водились, пожалуй, только на окраинах Холмогорья, где хватало всякого сомнительного сброда. Да и в самом хранителе моста угадывалось нечто общее с Великим народом, казалось, их что-то связывало и по сей день. Хотя на самом деле он жил в уединении, в хорошо укрепленной башне, прилепившейся к стенам старого моста на другом берегу Холодной реки, словно древесный гриб.
Себастьян на мгновение остановился и пристально осмотрел собравшихся, которые откровенно на него таращились, при этом все, кого касался его взгляд, мгновенно умолкали. Хранитель моста решился всего лишь на неопределенный кивок, но это крайне скромное приветствие не встретило даже улыбок. Он развернулся под множеством сверлящих спину взглядов и уселся в массивное дубовое кресло, естественным образом подходившее ему по росту.
Тем временем Одилий, Биттерлинг и Гортензия, следуя за Беддой, приблизились к проему, через который только что вошел в главный зал Себастьян. Между кухонным крылом и задней стенкой камина тянулся короткий коридор, который вел к узкой двери, – такой путь избавлял всех четверых от необходимости пробираться сквозь толпу. Стоило оказаться у светлого прямоугольника проема, как на них обрушился гул голосов и другой производимый гостями шум. Над головами сизым туманом стелилось огромное табачное облако. Яркие всполохи свечей мерцали на оконных стеклах, отгоняя темноту, и на многих лицах, уже разгоревшихся от праздничного веселья. Бедда, оказавшись между стариком Пфиффером и Гортензией, отступила и с ужасом вгляделась в суматоху, от которой отделяли считаные шаги. Ее с новой силой охватила тревога.
– Охохонюшки, – бледнея, выдохнула она. – Я этого не вынесу.
– Успокойся, –
