шторами, задёрнутыми не до конца. Проникая в округлые бреши, солнечные лучи рассеивались и жёлтыми кругами плясали на краю стола.
– Люди, – сказала Смоль, упёршись руками в шершавую поверхность, и наконец села. Она рывком придвинула к себе кружку и озлобленно припала губами к её металлическому ободку. Щедро отхлебнула горячий чай, не поморщившись, и глухо взревела.
С ненавистью поставила она кружку обратно, и побуревший напиток выплеснулся из неё, растёкшись маслянистой лужицей. Влажным обручем он обернулся вокруг днища деревянной чаши.
– Да, люди, – подтвердила Пурга, и её голос утонул в хладнокровной безутешности. Она провела языком по нижней губе, слизнула остывшие капли, потом утёрла рот тыльной стороной ладони, чтобы не ощущать липкую влагу.
Обе охотницы переглянулись.
Лихой ветер проникал в избу через щели в трухлявой оконной раме, которую время иссушило и вымочило в яде дряхлости. Сквозняк стелился по полу невидимой скатертью, сопрелым ароматом гниющей листвы и хвои нырял в расквашенные охотничьи сапоги и облизывал девичьи пятки. Джейн по привычке болтала ногами, внутренне ликуя от того, что никто не попрекал её дурным тоном или страшными историями о кровожадных существах, селящихся близ болот. Но радость, взыгравшая секундной слабостью, потухла, обратившись в тлеющие угли скорби. Йенифер была согласна внимать и усваивать гневные отповеди матери, слушать забористую брань отца, лишь бы они возвратились с пепелища целыми и невредимыми да приняли её с распростёртыми объятиями, а затем позвали по имени, опять принявшись спорить, какое звучит лучше. После короткой перебранки последовало бы примирение, впрочем, как и всегда, и они ушли бы в закатный багрянец счастливой семьёй, тремя звёздами вознеслись бы на вечернее небо, чтобы никогда не разлучаться и сиять, очаровывая мир своими улыбками.
Отчего ж судьба была так жестока и несправедлива? Ко всякому живому существу, ибо с кем бы Джейн ни говорила, так непременно узнавала о страданиях, нежданно-негаданно привнесённых в серые жизни. Ни с того ни с сего судьба надламывалась, меняла своё направление, кривилась вьющимся стеблем и завязывалась в узел, с упоением изувера и решительностью палача истязая заблудшие души. Она отбирала надежды, мечты и веру, оставляя после себя только боль и разрушение, подобно нашествию саранчи или набегу разбойников. Но прожорливые насекомые, иногда достигавшие огромных размеров, почти что с кулак, чёрной тучей летели дальше, а расхитители жилищ и святынь хватали награбленное и уходили в своё логово. Судьба же прекращала мытарства плоти и духа исключительно с гибелью оных.
– Но за что? – задев коленом дощатое днище стола, Джейн прекратила болтать ногами и расправила плечи, выпрямившись.
Пурга и сама хотела бы знать, за что. Причина, по которой её мать лишили жизни, перед смертью подвергнув жестоким истязаниям, не укладывалась в голове. Все лета, прожитые на белом свете, она мучилась догадками, перебирая треснутые бусины предположений: возможно, то было сделано
