палачам на потеху, а жертве на беду – были отпущены властными дланями своих хозяев и бежали по заснеженному пригорку вниз, свирепо клацая жёлтыми клыками. Луна бельмами ярости отражалась в их тёмных глазах, низким лаем закатывалась в распахнутые пасти и серебряным светом окропляла вытянутые морды, серповидным отблеском отпечатавшись на чёрных носах.
Снег брызгами летел из-под собачьих лап, серебряными вспышками озаряя ночное небо, а гончие всё стремились к своей добыче. Они рычали, набрасывались друг на друга и катились кубарем, чуя душок живого мяса и тёплой крови.
Перепрыгнув через устланные небесным пухом кручи, четвероногие варвары набросились на тощий силуэт, который будто был соткан из лунного света, принялись трепать его одежды, за рукава тащить в стороны и, сильными лапами упёршись в уставшую спину, прижимать к земле. Отрывистый лай эхом прокатился по заснеженной долине, заглушив истошный женский крик и визгливый плач младенца. Громкий свист воспарил к хмурым тучам и колом вонзился в иссиня-чёрную гладь. Собаки отвлеклись на него, фыркнув, зарылись носами в снег и склонили головы, не успев вкусить крови. Из их грудей вырывалось шумное дыхание, а высунутые языки свисали бордовыми лентами, роняя мутные жемчужины тошнотворной слюны.
Лай и голоса смолкли.
Она медленно обернулась, с надеждой обратив взор к вершине крутого склона, и тут же её душегрейку пробило дрожью, разорвавшейся в полуночном мраке огненным шаром. Раскат грома прокатился над завьюженным хвойником, хотя о грозе не могло быть и речи.
Окровавленные меха не уберегли её от холода подступающей смерти. Она пала ниц, прижала свёрток к груди и, в последний раз взглянув на тени, затаившиеся там, в вышине вечнозелёных шпилей и пушистых ветвей, отвернулась. Завалилась на бок, дрожащей рукой отвернула край своей накидки и сунула под него тихо поскуливающий свёрток. Ткань скрыла красное младенческое лицо от пронзительного ока ночи. Согретое заботой и любовью умирающей матери, мирно засыпало дитя. И жизнь его могла оборваться на этом сне.
Всё стихло, алое пятно расползлось вокруг обмякшего тела и розовым нектаром пропитало засахаренный, схватившийся коркой снег.
Метелица боле не кружила: она закручивалась в опасный водоворот, сплошь состоящий из острых осколков природного хрусталя, гортанно ревела и плакала навзрыд, грозя поглотить всё на своём пути.
Такой же водоворот вился в кружке, наполненной горячим чаем со вкусом и ароматом засушенных летних трав, пучки которых залили кипятком и немного подсластили припасённым мёдом.
– Как подросла, рассказали мне, что собаки её изодрали. Но выстрел, – Пурга накрутила прядь пепельно-белых волос на палец и звучно отхлебнула, причмокнув губами, – выстрел её убил.
Со скрежетом коготь соскользнул с деревянной ручки. Пряная сладость чая обжигающей вязью охватила язык.
– Меня нашли потом. По запаху, –
