момента.
И знала, ниже ей опускаться нельзя. Дальше, уже была, смерть. Но и умирать она не хотела раньше времени – не все еще ею не понятно была жизнь в стране. А знать хотелось.
«Не зря же меня мама родила?» – временами в унынии кричала она себе, в отчаянии.
Да и Вадим, странно, куда-то исчез.
Извелась вся, все углы в квартирке, в ночные часы, натыкаясь, изучила, где там изъян, не доработка, все подмечала. Будто этого она раньше не видела. В конце – концов довела себя до того состояния, в отчаянье решилась впервые за три года посоветоваться со своим мужем, Степаном. Что же ей делать?.. Позвонила в его сельскую школу. Но там её вначале не поняли, долго допытывали: кто она, и почему она требует к телефону Степана Епифановича.
Она понимала, почему она им не представилась. Кто она ему теперь? Ни мама, ни жена. Да и он был хорош. За три года отлучки, ни разу не позвонил, не попытался добиться встречи.
Но Альб ошибалась. Она еще не знала и не ведала, как уже второй раз он приезжал за нею в город, и все два раза, он ее, и это странно и интересно, заставал, то ее в машине, занимающейся сексом, то, целующейся своим пассажирам. После второй такой встречи, Степан, начисто отбросил желание встречаться с нею.
Ничего об этом Альб не знала. Поэтому этот ее запоздалый звонок не взимало никакое действие.
***
А что Степану еще оставалось делать?
«Жизнь моя кончена», – говорил он, эти долгие вечера, оставаясь один с дочерью в этой пятистенке. Он, как и Альб, все уже углы осмотрел в пятистенке. Измерил шаги от одной комнаты, к другой. Пугал дочь своими ночными охами, вздохами, когда ночью неожиданно просыпаясь, выбегал, выжитый как лимон, на крыльцо, и мутными глазами смотрел на свинцовую поверхность озера, катящей небольшие волны к изрезанным выступам берегу. Здесь, у обрыва, уставив разгоряченное лицо, от приступа злобы, клокочущей у него в груди с болью, Степан, или, как его теперь, с уваженьем звали в родном поселке, Степан Епифаныч, смотрел на этот поверхность воды озера и судорожно, от бессилия сжимал свои кулаки, поливал свои слезы о навсегда потерянном своем Альб. Днем, он еще контролировал себя, сдерживал вырывающий из груди боль. И даже заставлял себя, через силу, где надо, улыбаться, шутить. Но вот, беда, когда оказывался на погосте у могил своих родителей, или ночью, когда дочь засыпала, у него и начиналась. В нем просыпался уже не примерный отец. И, не отличник учитель, болеющих за знанием своих учеников. А бешенный, злобный, жизовидный отрок. В такие минуты лучше было не попадаться на его пути. Мог запросто любого отлупить, а утром бежать к тому, чтобы он его простил за горячность. Люди, кто знал его родителей, но не знал причины его злобы, говорили о нем всегда сочувствием. «Видимо, из-за мамы переживает. Бедненький». Эти слова он не раз от других сам слышал и радовался в душе, что и дочь его так же думает.
Ну, не хотел он, чтобы и дочь его страдала вместе с ним.
