операций, поэтому расходилась по разным сторонам. Она проглатывала буквы и шепелявила там, где этого сделать невозможно.
– Я предпочитаю термин «клинически обоснованный закрючкованый», – ответил ей, закидывая таблетки в рот.
– Три четверти страны такие, – сплюнула она в разочаровании.
Ани-Мари мило поднесла мне воды и пошла вслед за мужем. Я крупными глотками протолкал пилюли и не стал отставать от группы.
***
Высокая трава шептала, как только мы её подминали под своими ботинками. Стебли цеплялись за одежду, боясь отпустить нас в путь. Предостерегали, но не способны были сказать и слово.
В этом щекотании, попытке задержать, было что-то обманчиво тёплое, но только сорвись стебли с наших тел – сразу веяло отчуждением. Впереди Коэн, за ним Ани-Мари, я, а уже после Ведрана.
Говорить-то не о чем. И не нужно: создавать лишний шум – последнее, что хотелось. Голос мегафона дрожал, поскрипывал. Сухой, механический голос, которому не веришь, что бы он ни говорил.
К предупреждениям добавлялись перестрелки, что звучали чаще тиканья часов. Эхо отстрелов, что дразнит, то приближаясь, то отдаляясь. Каждый поход в «Порог» меня сопровождало странное ощущение.
Ощущение зыбкого сна, где всё знакомо, но перемешано столь неаккуратно, что, кажется, лишается логики и какого-то нарратива, последовательности, присущего даже для того мира, что остался в противостояниях улиц Бельнуса.
Нерешительные шаги Ани-Мари, звякающие цепи Ведраны позади и почему-то доносящее дыхание Коэна. Воздух густел. Хотелось прилечь – возраст уже не тот. Или здоровье.
Подкошенное намеренно, подкошенное злоупотреблением, но такое необходимое для понимания. Врачебный тон Манна – почему-то о нём я вспоминал. Мы встречались редко, по деловым вопросам, но почему-то его харизма подкупала даже меня.
Память рвалась, как старая плёнка. Я не помнил момент, как в моей ладони, как влитой, устроился «Ратлит». Вдруг мой взгляд зацепился за тёмную бездну. Трава у границ шахты стихла.
– Дошли, – обозначил Коэн.
Голос Коэна заглушила резкая, вызывающая головную боль, тревога, поднятая из тех самых мегафонов. Скрыться от этого невыносимого гула позволила шахта.
Не задумываясь, не взяв малейшую передышку, мы нырнули внутрь. Тьма поглотила нас, и только удачное стечение обстоятельств выплюнет обратно.
Казалось, я сплю. Поймал сонный паралич, осознавая, что нахожусь во сне, но не могу из него проснуться. Клаустрофобное положение, где я царапался и ударялся о покошенные столбы, держащие потолок. Ударюсь ещё и оставлю нас погребёнными здесь.
– Ведрана, – эхом прокатился голос Коэна по коридорам, – включи фонарь.
В недостатке света Коэн начал разворачивать измученный план местности с условными обозначениями некогда бывавших здесь улиц, домов, предприятий.
– План такой, – говорил Коэн, проводя пальцем по линии шахты. – Минут десять вперёд, и нужно свернуть влево.
– Ты
