Оно распахивалось прямо на море, и от открывшегося вида у Софии перехватило дыхание. Волны внизу бились о камни, взбивая пену. Маяк на мысе казался отсюда выше, его силуэт чётко резал закатное небо.
–Господи… – Выдохнула София, приближаясь к окну.
– Идеальный свет. – Закончила за неё Анна Петровна. – Митрич говаривал, такой бывает только там, где море обнимает небо. Видишь, как лучи ложатся? Будто сами картину пишут.
София провела рукой по подоконнику, стирая пыль. Дерево под пальцами оказалось тёплым, живым. В закатных лучах проступил еле заметный рисунок: море, чайки, маяк вдалеке. Моргнула – и видение исчезло, оставив только причудливый узор древесных волокон.
Что-то блеснуло в углу. София обернулась и замерла: у стены стоял старый мольберт с холстом. Не белым, как следовало бы за десять лет, а жемчужно-серым, с едва уловимыми переливами – будто кто-то начал писать морской пейзаж и застыл на подмалёвке.
– Его последний холст. – Тихо сказала Анна Петровна. – Никто снять не смог – словно прирос. Митрич в тот день твердил, что видит что-то особенное, чего раньше не замечал. А наутро нашли его здесь, у окна. В кресле сидел, кисть в руке, улыбался. Говорят, лучшей смерти для художника не придумаешь – за работой.
София подошла к мольберту ближе. От холста шло тепло, как от нагретого солнцем камня. Рука сама потянулась к поверхности, но замерла на полпути.
– Можно его оставить? – Спросила она, сама не понимая, почему это вдруг стало так важно.
– Для того и стоит. – Анна Петровна улыбнулась как-то особенно понимающе. – Митрич перед смертью наказал: 'Пусть ждёт того, кто дорисует”. Мы тогда решили – бредит. А теперь вот…
Она недоговорила, но София поняла. Что-то изменилось в воздухе мансарды – будто само пространство выдохнуло с облегчением. Солнечный луч скользнул по холсту, и на миг ей почудился проступающий рисунок: фигура на фоне маяка, обращённая к морю.
– Пойду я. – Анна Петровна двинулась к лестнице. – А ты обживайся. И на ужин загляни, часам к семи. Муж ещё одну уху сварил, а он дважды в день редко готовит. Значит, неспроста.
Шаги стихли на лестнице, хлопнула входная дверь. София осталась одна в мансарде, но впервые за долгое время одиночество не ощущалось пустотой. Здесь оно было наполненным – светом, запахами, незримым присутствием чего-то большего.
Она медленно обошла комнату, касаясь старых кистей, баночек с засохшей краской, потрескавшихся рам. Каждая вещь хранила отпечаток чужой жизни, но не отталкивала – словно приглашала стать частью истории.
В дальнем углу нашёлся старый сундук, окованный потемневшей медью. София откинула крышку, ожидая увидеть хлам, но внутри лежали аккуратно сложенные альбомы с набросками. Достала верхний, провела ладонью по кожаному переплёту. Страницы истончились от времени, но рисунки сохранились: море в разных состояниях, маяк в разное время суток, чайки, рыбацкие лодки, и снова море, море, море…
На
