к бумаге. Пять лет. Пять лет она не позволяла себе рисовать по-настоящему, только "милые пейзажики" и "женственные натюрморты". Никаких резких линий, никаких глубоких теней, ничего настоящего.
Первый штрих лёг на бумагу, и что-то щёлкнуло внутри, словно открылся давно заржавевший замок. Линии ложились уверенно, точно – академическая школа никуда не делась, просто ждала своего часа. Маяк на бумаге оживал, со всеми морщинами-трещинами, с разводами сырости у основания, с этим особенным утренним светом, который превращал обычное здание в что-то большее, почти одушевлённое.
Она так увлеклась, что не сразу заметила движение наверху. Только когда солнце спряталось за облаком, подняла глаза и увидела на смотровой площадке знакомый силуэт. Пётр стоял у перил, глядя на море, его поза выражала то спокойное достоинство, которое бывает у людей, нашедших своё место в мире.
София перевернула страницу, торопясь зафиксировать момент. Карандаш летал по бумаге, схватывая основные линии. Она поймала себя на том, что совершенно забыла о времени и страхах – остались только свет, композиция и чистая радость возвращения к настоящей работе. Каждый штрих ложился уверенно, будто рука помнила то, что пыталась забыть голова.
Порыв ветра растрепал волосы, принёс запах водорослей и йода. София отвлеклась от рисунка и заметила, что фигура на маяке исчезла. В памяти некстати всплыл последний разговор с Андреем о её работах – тот самый, после которого она очнулась в больнице с сотрясением мозга.
"Ты рисуешь какой-то бред!" – Его крик до сих пор звенел в ушах. Любимый альбом полетел об стену, а когда она бросилась поднимать разлетевшиеся листы… В висках застучало от фантомной боли. София тряхнула головой, прогоняя воспоминание. Нет. Это осталось там, в прошлом. Здесь, под этим широким небом, рядом с этим маяком, она больше не позволит чужим суждениям диктовать, как ей творить.
Дорога становилась круче. София шла медленно, местами помогая себе рукой – трава была скользкой от росы, а тропинка петляла как пьяная. Она то и дело останавливалась, хотя, честно говоря, эти остановки были нужны не столько для отдыха, сколько чтобы собраться с духом. После пяти лет с Андреем любое мужское присутствие вызывало инстинктивную тревогу, сворачивалось холодным узлом в животе.
Маяк неотвратимо вырастал над ней, с каждым шагом становясь всё внушительнее. Вблизи особенно хорошо читались следы времени – трещины, похожие на морщины мудрого лица, выщербленные ветром камни, разводы сырости у основания. Но эти отметины не портили его – наоборот, придавали какое-то особое достоинство, как седина человеку, прожившему жизнь не зря.
У подножия обнаружилась небольшая площадка, огороженная старым штормовым ограждением из почерневшего металла. Покосившаяся скамья жалась к стене, на ней стояла жестяная кружка, от которой поднимался пар. Пахло свежезаваренным чаем с какими-то травами. София замерла, не зная, стоит ли идти дальше.
– Как
