приукрасить, сделать картинку-открытку. Митрич тоже так работал – рисовал то, что видел, а не то, что людям хочется видеть.
София поднесла к губам чашку с чаем, пытаясь скрыть внезапно накатившие эмоции. После стольких лет критики, после бесконечных попыток соответствовать чужим представлениям о "правильном искусстве", эта простая похвала от человека, даже не претендующего на роль эксперта, неожиданно тронула её до глубины души.
– Особенно вот эта линия… – Анна Петровна провела узловатым пальцем по рваному штриху, оставшемуся после утреннего эпизода на маяке. В её жесте было что-то удивительно бережное. – Тут что-то случилось, да? В такие моменты либо бросаешь рисунок, либо он становится особенным.
Девушка помешала ложечкой чай, наблюдая, как плавает маленький листик мяты:
– Вспомнилось кое-что. Из прошлой жизни.
– Бывает. – Просто ответила Анна Петровна, не расспрашивая. – Но знаешь, что замечательно? Здесь, у моря, такие воспоминания как-то быстрее тускнеют. Может, оттого, что оно всё время движется, не даёт мыслям застояться.
Она аккуратно закрыла скетчбук, положила его рядом с тарелкой свежего хлеба:
– Пётр тебе, наверное, про утренний свет рассказывал? Он каждому художнику об этом говорит.
– Да. – София почувствовала, как губы сами собой складываются в улыбку. – Про то, как в ранние часы всё видится яснее.
Анна Петровна подлила ей чаю, добавила свежую веточку мяты из маленького букетика, который достала из кармана передника:
– Ну, раз он с тобой про свет заговорил… – Она хитро прищурилась. – Приглядывайся к нашему маяку повнимательнее. Может, найдёшь там что-то своё.
София заметила, как умело соседка уходит от прямых объяснений, но при этом говорит что-то важное. Наверное, годы жизни в маленьком посёлке научили её такой деликатности – рассказывать, не рассказывая, намекать, не раскрывая чужих тайн.
– А Митрич… – София отломила кусочек хлеба, всё ещё тёплого внутри. – Он долго здесь жил?
– Лет двадцать, наверное. – Анна Петровна присела в соседнее кресло, расправляя складки на переднике. – Приехал откуда-то из города, никому особо не рассказывал откуда. Сначала у старой Марьи Степановны комнату снимал, царствие ей небесное, а потом этот дом купил. Он тогда совсем заброшенный был, чуть не развалюха. Митрич его своими руками поднимал – и стены правил, и крышу перекрывал. Говорил, дом должен быть живым, чтобы в нём работать можно было.
Она помолчала, глядя в окно, где виднелся краешек маяка:
– А как отремонтировал, так и началось. Картины одна за другой пошли. Выставки были, в городе даже имя появилось. Только он туда редко ездил, всё больше здесь работал. Особенно в последние годы.
София откусила хлеб – такого вкусного она не ела, наверное, с самого детства, когда гостила у бабушки. Сквозь открытое окно доносился шум прибоя, крики чаек и далёкие голоса рыбаков. Обычные
