чтобы не забыть ничего я буду сам задачки решать. Вот с русским хуже. Не могу же я сам себе диктанты диктовать.– Я могу тебе диктовать.
– Здорово! Давай ты мне будешь диктовать, а я тебе. А потом будем проверять, ну с текстом сравнивать.
– Ладно. – Оживилась Наташа.
– Только, чур, тексты потруднее брать, а не всякую там ерунду. У меня вот, например, книга писателя Достоевского есть, толстенная такая. Я тебе из неё диктовать буду.
– Ладно. Я тоже дома книгу потолще выберу. У папы много книг, только там все формулы какие-то. Но я поищу.
– Ну ладно, Пташа-Таша, иди домой, а то для первого раза тебе достаточно воздухом дышать.
Андрейке и Наташе пришлось на год оставить учёбу в школе, но им, как и всем тем ребятам, которые остались в городе, работы хватало: дети помогали в госпиталях, подростки в вечернее время вместе с милицией патрулировали улицы, дежурили на крышах домов в моменты авионалётов, сбрасывая вниз «зажигалки», предотвращая тем самым возможные пожары.
А война громыхала уже чуть ли не под окнами москвичей. Начался ноябрь, а вместе с ним начались и морозы. В обесточенном городе не хватало продовольствия, воды и тепла. И всё-таки Москва жила. Люди понимали, что их беды несравнимы с трагедией умирающего от голода Ленинграда. Люди вели себя самоотверженно. Рыли водоёмы, заготавливали бочки с водой. С вёдрами, корзинами, мешками, все таскали песок на чердаки, в подвалы, на лестничные клетки, к подъездам. Для укрытия людей делались землянки, щели, бомбоубежища.
После указа о затемнении города москвичи столкнулись с проблемой темноты. Это было неожиданно, непривычно, да и попросту страшно. Люди даже натыкались на улицах друг на друга. В ноябре 1941 года в продаже появились светящиеся в темноте карточки, которые можно было прикрепить к одежде, стоили они 1 рубль 60 копеек.
Мыло стало очень дорогим подарком. В народе даже песенка появилась:
«Ах, зачем я тебя полюбила?
Победил ты, как фрица, меня!
Подарю я тебе кусок мыла,
Хочешь – мойся, а хочешь – сменяй!»
И на некогда шумных московских площадях, и в маленьких Арбатских двориках люди пытались как-то приспособиться к этой новой реальности. Пережив растерянность, испуг, панику и отчаяние москвичи приспособились, собрались, крепко сжали зубы и продолжали жить. Москва не просто жила, а развивалась. Как не странно, в городе работало метро, в парикмахерской можно было постричься, в пекарнях выпекали хлеб, в кинотеатрах показывали любимые кинофильмы.
Из далёкого Свердловска отец Наташи писал о том, что дела у него идут хорошо, что здоровье его пошло на поправку, что люди на Урале очень добродушные, что все его планы прекрасно реализуются, и что скоро он, возможно, приедет в гости. Человеку непосвящённому могло показаться, что это письмо написано незадачливым отпускником, случайно перепутавшим курортный Кавказ и суровый Урал. Но Зинаида Ивановна, читая письмо Андрейкиной маме, комментировала каждую строчку, будто бы знала некий шифр:
– Видишь, «дела идут
