психопатом.Так заканчивался 1941 год, самый трудный первый год войны. Он был трудным не только потому, что принёс горе и страдания миллионам людей, но ещё и потому, что явился точкой отсчёта духовного возрождения целого народа, – народа, которому суждено было стать народом-победителем, народом-освободителем, народом, чей подвиг определил вектор развития всей человеческой цивилизации на многие десятилетия вперёд.
Между тем, новый 1942 год начался с хороших новостей: в самом начале января был освобождён Малоярославец, взят Боровск. Всю зиму в очередях москвичи обсуждали ужасы ленинградской блокады, успехи нашей армии на Керченском полуострове и неудачи под Ржевом. Ближе к весне в Москву стали возвращаться эвакуированные. В начале апреля 42-го года в каждом районе Москвы были открыты школы и дети вернулись в классы. Работали школы в три смены, а дети, помимо учёбы, помогали взрослым в госпиталях, участвовали в строительстве оборонительных сооружений, да и на тех производствах, которые по разным причинам не были эвакуированы из Москвы, дети тоже работали наравне со взрослыми.
Однако, не взирая ни на что, в город пришла настоящая весна. Растаял снег, зазеленели московские дворы. Как это ни странно, но в Москву с зимовки стали возвращаться птицы. Скворцы заселили сохранившиеся скворечники, по утрам в парках распевали соловьи, а пораненные войной дома активно заселяли ласточки.
На смену весне, как и полагается, пришло лето. Дни стали длинными, ночи душными. Вечерами воздух звенел от стрекотания цикад и умопомрачительных трелей лягушек, доносящихся до ушей уставших от войны людей. И всё-таки, Москва была воюющим городом. На улицах почти не встречались молодые лица, строго соблюдался комендантский час, улицы патрулировались красноармейцами, на ветровых стёклах автомашин были наклеены пропуска, окна домов заклеивались крестообразными бумажными полосами, затемнение было обязательным. Вечером над городом всплывали сотни привязанных аэростатов воздушного заграждения. В магазинах и столовых все продукты отпускались строго по карточкам. А фронт, хоть и отступил от Москвы, но был всё равно близко, всего в двухстах километрах. В госпиталях по-прежнему было много раненых бойцов, которых ежедневно привозили с фронта. Всё чаще на улицах города можно было встретить человека без руки или без ноги, или с обезображенным войной лицом.
Казалось, вот пришло лето, и природа дала людям шанс забыть о войне, но беда и горе были на каждом шагу. Дома были пропитаны горем и слезами. Улицы были пронизаны болью разлук и утрат. Воздух был насыщен ожиданием и тревогой. Было странно, что в городе, где светит солнце и цветут на пустырях ромашки, никто не поёт песен и не смеются дети. Это было рвущее душу, общенародное горе, которое, тем не менее, не сделало меньшим частное горе обитателей небольшой комнатки в старом Арбатском дворике.
Андрей очень хорошо помнил, как душным августовским утром в их дом пришло известие о гибели отца. Это был обычный будний день, и мама собиралась на работу,
