меньшевики, большевики или социалисты-революционеры, – для меня они все на одно лицо. Я ненавижу их за то, что они сделали с тобой. – Она наклонилась к сестре и поцеловала ее в горячую щеку.
Катя подняла руку и нежно погладила темные волосы Валентины.
– Это пройдет. В конце концов ты перестанешь ненавидеть.
– А ты перестала?
– Да.
Валентина не сказала Кате, что уже слишком поздно. Что ненависть уже просочилась ей под кожу и впиталась в кости.
Она постучала в дверь отцовского кабинета. Сегодня настало время сообщить ему о своем решении.
– Входите.
Валентина открыла дверь. Отец сидел за широким, обитым кожей письменным столом. Оторвав взгляд от бумаг, он поднял глаза.
– Ты хотела меня видеть? – спросил он.
Похоже, отец был недоволен тем, что его отрывают от работы.
– Да.
Мужчина сложил руки. Незажженная сигара нетерпеливо закачалась в пальцах. Он все еще хорошо выглядел, хоть и отяжелел немного от слишком частых пиров в Зимнем дворце, но она помнила его стройным и поджарым, каким он был, когда служил армейским генералом. Волосы его были зачесаны назад, из-под густых бровей глядели глубоко посаженные проницательные глаза, такие же темные, как у нее. И сейчас они были устремлены на дочь.
– Садись.
Она села на стоящий у стола стул и сложила руки на коленях.
– Папа, я хотела извиниться за то, что вчера отвезла Катю на Ржевку. Я просто старалась спасти ее от бастующих, которые…
– Я принимаю твои извинения. – Он провел рукой по темным бакенбардам, словно избавляясь от каких-то мыслей. – Ты поступила неразумно и даже глупо, – сказал он. – Но я понимаю, ты стремилась защитить сестру.
Валентина ожидала худшего.
– Это все? – спросил он. – Я сейчас занят.
– Нет, – ответила она. – Не все.
Он положил сигару в пепельницу, стоявшую четко на одной линии с лежащими перед ним пером и красным карандашом, и посмотрел на свернутый табак так, словно сейчас ему больше всего на свете хотелось выкурить его в тишине. Отец Валентины был человеком строгой дисциплины и порядка, поэтому и занимал свою должность. Валентине не было известно точно, в чем заключались его обязанности на посту министра, она лишь знала, что это как-то связано с финансами. Когда-то она представляла его себе сидящим в правительственном кабинете и пересчитывающим царские деньги – огромные, до потолка, бумажные пачки и столбики монет.
Наконец ему надоело слушать ее молчание.
– Что еще? – спросил он нетерпеливо. – Мне нужно работать.
– Папа, я не хочу возвращаться в институт.
Он удивленно посмотрел на дочь. Валентина ожидала, что отец рассердится, но этого не случилось. Во взгляде его не было и намека на злость. Он улыбнулся.
– Надеюсь, ты одобришь мое решение, папа, – добавила она торопливо.
