тогда мало были одаренные: им бы всё к матросам, всё бы надзирателей, которые в глазок зыркают, своим видом умывающегося тела способствовать.
Зато пошли в гору кадеты. У кадетов золото во всех командных дисциплинах, от фехтования до выездки. Народ русский так прямо заболел кадетской болезнью: и в поля хором, и по бабам. Вместо социальной все-таки придумалась сексуальная.
Лев Николаевич затих. Двадцатые годы он посвятил модификацям царизма. Невзрачный вид царя с его приказчичьей бородкой никак не вязался ни с тросточкой и канотье, ни с теннисом, ни даже со смокингом островным. Однажды царь сидел у Толстого на крылечке пригорюнившись: всеобщая мировая слава того придавила таки этого. И вдруг Толстой говорит:
– А нук-нук? Еще раз руку на подбородок! Ну, как бы горюете, ваше ство, о России якобы думаете!
– Так вот? – царь слабо улыбнулся улыбкой доброй и усталой домашней скотины.
– Вот! – сказал Толстой и от избытка удовольствия хлопнул сухой ладошкой пробегавшую шатенку так, что ладошка отскочила. – Бороду брить пора! Это от бороды у вас глупый вид.
Сбрили царю бороду, пенсне прижали, галстух выпустили из груди и стал государь на фотокарточках в дневниках у гимназисток с Плехановым бороться. Плеханова ссадил, за Ульянова принялся. Ульянов в те годы в Думе правил – левил то есть. Левил Ульянов широко: Волгу свою родную плотинами городить проголосовал, целину в Каракумах вскопать заставил. Толстой мучился. Это сам Толстой Ульянова в Олимпийский комитет ввел, как бывшего спортсмена по городкам, вместе со стрелком Савинковым, а там Ульянов сам пошел.
Никаких регламентов не признавал. Уборщицы уж свет гасят, а он всё чешет с трибуны, всё приватизацию 1612 года отменить грозится. Фракция храпит, накрывшись шубами, но не расходится. Потому что после речи – в «Яр», к цыганам. Это на неделю загул.
Бронштейн после таких загулов всегда босой возвращался. Зимой, летом ли, осенью дождливой – босой от цыган и точка! Жена его лупила, зять стращал, дети рыдали – а неудавшийся Председатель Реввоенсовета гнул своё. Идет босой по Москве, а околоточные ему – честь! Сзади извозчик плетется, два паккарда следом, а впереди – босой Бронштейн! В Голливуде Чарли Чаплин тоже туфли свои знаменитые снял. Мир лёг.
А к Толстому в преддверие его столетия стал грузин приходить. Во сне. Ходит с трубочкой в руке в мягких сапожках и искоса поглядывает. А Толстой в это время сидит привязанный чулками к стулу. Трах! Ножки ломаются и Толстой летит в яму. Ползёт Толстой из ямы по каким-то отрогам. Подносит горсть к глазам: а из горсти на него десятки глаз выставились! И третий слева – глаз грузина!
27 августа 1928 года Толстому подогнали кадиллак и повезли на Николаевский вокзал. Москва утром 28 августа встречала писателя миллионной толпой на площади трех вокзалов. Из Индии привезли буйволов, запрягли их в арбу, наполненную ароматным кавказским сеном и повезли Льва Николаевича на Красную площадь. Здесь памятник
