бабушки, – сказала она, протягивая пакет.
– Развернуть? – спросил он.
– Разверни, – сказала она, впервые сказав ему «ты».
Это его настолько поразило, что у него задрожали руки. Он развернул пакет. Старый альбом с фотографиями, так он и знал.
До сих пор не знал Павелин, догадывается ли она об их давних довоенных отношениях с ее бабушкой. И это была ее территория.
Она сразу прошла в ванную, запела. Он сидел в кресле, дверь была открыта, но он смотрел в окно. Что-то все же в современных играх он недопонимал, слишком много игры, слишком много режиссуры, слишком жадно и искусственно затянуто и подогрето…
– Ты не слышишь меня?..
Павелин вздрогнул. Что это он, действительно?..
– Да?
– Открой сумку, достань там халат.
«И это», – подумал Павелин, хотя думать уже не хотел. По привычке тащил через всю жизнь внутренний монолог.
И с халатом он не знал, как поступить. Войти в ванную? Но они же еще и не целовались! И какое у него будет при этом лицо? Если бы лет, хотя бы, двадцать назад, он бросился бы в воду в костюме и был бы любим за это, как бог.
И стало ему грустно. Он стоял с халатом в руках, как старый лакей и никак не мог сморгнуть стариковские слезы.
– Что с тобой?
Сквозь дымку слез и дымку стекол Павелин видел ее кожу с капельками воды, увеличенно – перезрело-подвявшие вишни сосков…
– Дуралей старый, – ласково сказала она, вырвала халат и прыгнула в ванную.
Затем они сидели за низким столиком, пили шампанское. В первый раз за его юбилей, во второй – за ее восемнадцатилетие. Чокались серьезно, с тонким, переливчатым звоном. Затем она сказала:
– Жалко, что ты не застал акмеистов.
– Тогда мне было бы уже девяносто.
Она не засмеялась, а сказала задумчиво:
– Ради этого стоило бы.
И тут уж Павелина ударило, как ножом в сердце. Она ничего не заметила, потому что встала, погасила свет, зажгла свечи у зеркала и долго смотрела себе в глаза, поднимая волосы пальцами, закрывая ими поллица.
– Ну, что? – сказала она, не оборачиваясь. – Пойдем? Иди. Ложись.
Он пошел в спальню, медленно, почему-то вздыхая, начал раздеваться. Сила-то была, с гормонами, с вытяжкой… Об акмеистах не мог забыть.
Она вошла, зажгла верхний свет, встала спиной к нему, улыбаясь, повернула голову, и халат медленно заскользил с плеч, открывая глубокую позвоночную впадину, узкое горлышко талии и кобылиную крутизну зада.
Павелин просмотрел еще парусок груди, появляющийся в медленном развороте плеча, и нежный живот в профиль, и лепестковое его продление к лону, и движение бедер в танце (опять режиссура!), а вот появление треугольника и самого танца он уже не увидел, потому что умер.
Прораб
Прораб выслушал Валеру и спросил:
– А
