обрекла его. Тем временем Филиппа успели связать – он не сопротивлялся и был мгновенно побежден, его повалили на колени и связали запястья за спиной вместе с лодыжками. В таком положении он не мог даже поднять головы и едва держался, чтобы не потерять равновесия.
– Что же мы сделаем с этим господином?
– Убить! Убить! Вырезать сердце! – послышалось со всех сторон. Гул и улюлюканье содрогали внезапно ставший неподвижным и сухим воздух. Птицы перестали петь, солнечные лучи не грели, а небо давило с тяжестью гири на землю.
– Это мы успеем всегда. И потом мы могли бы освободить себя от тяжкого греха и предоставить сию редкостную возможность испанским солдатам, которые, приняв дар, возможно, оставят нас в покое. А то и еще кое-что может от них перепасть, – насмешливо и невозмутимо говорил Гарсиласо, не отнимая горящего взора от Мадлен. – Может быть, начнем с плети? Это будет справедливо весьма.
Толпа мгновенно изъявила согласие, и Гарсиласо назначил палачом одного из самых рослых соплеменников, того, кто мог достойно справится с задачей – некого дона Сальвадора, цыгана, жившего когда-то в Андалусии и пришедшего в Нидерланды с солдатами Альбы. Дон Сальвадор искал славы в одной из рот маркиза д'Эльмареса, но судьба вновь привела его на путь вечных скитаний. К гёзам у него была особая неприязнь, и потому Сальвадор с огромным удовольствием взялся за плеть, состоящую из туго свитых тонких кожаных ремней десять футов в длину.
Эгмонта освободили от веревок и потащили к первому попавшемуся дереву, где привязали за руки к оголенной толстой ветви. Гарсиласо сам разорвал на его спине холщевую убогую рубашку и сделал два первых взмаха. Филипп сдавленно простонал. Мадлен не успела зажмуриться, как белая спина юноши увенчалась косыми кровоточащими полосами, а лицо Гарсиласо окропилось парой-тройкой капелек крови, которые сделали его выражение еще чудовищней и безумней.
Удовлетворившись этим, вожак швырнул нагайку Сальвадору. Тот не заставил себя долго упрашивать и с ожесточением принялся ею управляться. Кожаные ремни, просвистев в воздухе, оставляли багровые полосы на коже молодого гёза, тот отвечал лишь глухим стоном сквозь сжатые зубы.
В порыве нового приступа гнева Мадлен резко выдернулась из чуть ослабевших рук стражей и кинулась на Гарсиласо.
– Ты безумец! Жестокий негодяй! – прокричала она. – Останови сейчас же это!
Мадлен не успели сразу же поймать, и это вселило в нее силы. Она вцепилась мертвой хваткой в пояс вожака и попыталась выдернуть из ножен его стилет.
Гарсиласо грубо отпихнул Мадлен, прежде чем она успела вооружиться. Мадлен рухнула наземь почти без чувств и тут же была подхвачена подоспевшими цыганами-стражами.
– Свяжите руки и в фургон, – приказал вожак и устремил невозмутимый взгляд на несчастного Эгмонта, который изо всех сил стараясь побороть боль, вздрагивал при
