тяжести в сердце. Вы убили своего друга. Я вижу как вам плохо.
– Мне плохо, доктор, оттого, что я торчу взаперти. Смерть Джонсона не причем.
– То есть… как это? Разве лишь от этого? Разве не… вы ведь застрелили друга! Вы сами!
Бродвуд поморщился.
– И что теперь? Посыпать голову пеплом – и в монастырь? Я многих застрелил. Даже не считал скольких.
– Но убить друга…
– Любой из убитых мною, мог стать моим другом. Но не делать же трагедии из каждой смерти.
– То, что вы говорите, просто ужасно.
– Ужасно то, что я сделал, – возразил Бродвуд, – а разговоры это только слова.
– Вам должно бы знать, что слово подчас ранит больнее свинца, – сказал доктор Уликокс со значением.
– Вот как? – глаза Бродвуда сверкнули. – Скажите, как часто в вас стреляли?
– Никогда.
– А меня, доктор, дырявили восемь раз. Поделюсь опытом: свинец больнее.
Доктор Уилкокс удалился с видом оскорбленного мудреца, и Бродвуд уже привычно остался наедине с воспоминаниями. Но все старания выявить новую суть на затасканном полотне суданского расследования шли прахом.
Желая дать разрядку мозгу, Бродвуд взялся за книги. В больничной библиотеке помимо разного рода медицинских фолиантов оказалось и впечатляющее количество художественной литературы, которую доктор Уилкокс доставлял Бродвуду целыми стопками, изумляясь как это можно проглатывать книги с такой нечеловеческой быстротой. Секрет Бродвуда в основном заключался в бездне свободного времени, шести-семи часов для сна ему было более чем достаточно – остальное время он читал, если, конечно, не занимался гимнастикой, и занимался гимнастикой, если, конечно, не читал.
– Я не думаю, что тем убийцей были вы, – заявил доктор Уилкокс в один из дней накануне Рождества. – Вы кажетесь мне отвратительно искренним человеком. Свое мнение, каким бы мерзким оно ни было, вы обязательно выставляете напоказ, всем на зло. Я очень тонко чувствую людей, которые носят маски. Вот что скажу, им такая прямота несвойственна.
Бродвуд поднял брови.
– Вы сейчас не кажетесь таким уж безумцем, – заметил он.
– Порой этот образ очень утомляет. На самом деле я другой, – доктор Уилкокс заискрился блаженной улыбкой, и ткнул пальцем в сторону порядком истрепанного собрания сочинений Шекспира, которое лежало на прикроватной тумбочке Бродвуда. – «Весь мир – театр. В нем женщины, мужчины – все актеры», – процитировал он чуть нараспев. – Я не просто врач – я ученый, а ученый, знайте, должен быть не от мира сего: неплохо, если с причудой, но лучше чтоб настоящим психопатом. Иначе никто не воспримет всерьез. Заурядный человек ничего прогрессивного не изобретет, так ведь? Ха! Чистейшая глупость. Но есть кое-что выше меня, выше любого, даже самого великого, то с чем просто нельзя не считаться – мнение большинства. А мнение большинства утверждает: настоящий
