и объявила, что она – «родной матерь тот малчик», и обсуждать его здоровье следует с ней, а не с посторонними.
– Простите, миссис Кастильо, невеста мистера Кастильо имеет право находиться при нем и говорить с врачами, – возразила докторша, улыбнувшись мне ободряющей улыбкой. Не иначе, как у ее парня примерно такая же мамаша.
Селия схватила мою левую руку и продемонстрировала докторше отсутствие кольца.
– Вот, они не помолвлены!
Докторша смерила меня таким взглядом, словно я отказалась отдать почку умирающей сестре-близняшке.
– И вообще, – с торжеством продолжала Селия, – мой сынок собираться ее бросать!
В следующую секунду меня выставили из палаты, будто мало мне было выслушать такое от мерзавки Селии. Впрочем, оказалось, что и это не все. Миссис Кастильо потребовала выставить «самозванку» из больничных стен.
По коридору меня эскортировала дородная волонтерка, а вслед неслось:
– Как так получаться, что каждый раз, как мой сынок видит тебя, он попадать в больницу или в тюрьму?
Кстати, в тюрьму Джейми попал не из-за меня. Ну, то есть не совсем из-за меня.
Домой я пришла в седьмом часу, швырнула сумку прямо на пол и застыла в дверях, охваченная ощущением дежавю. Я пыталась успокоиться посредством дыхательной гимнастики – без толку, стены все равно словно смыкались непосредственно над моей головой. Да, так уже было. И вновь началось.
Я направилась в спальню переодеваться, и тут меня осенило – надо бежать. Бежать из Нью-Йорка. Сегодня же. Сейчас соберу вещи – и прочь отсюда. Работу удержать не удалось. Парня – тоже. И много ли у меня осталось, кроме органайзера в красной обложке?
В конце концов, я и раньше сбегала.
После первого курса юрфака я собрала вещи и свалила на юг Франции на все лето – потому что мне так захотелось. Еще прежде, в колледже, улетела в Прагу на целый год и даже не сообщила никому, пока не нашла подходящее жилье. Старшеклассницей бросила мать в Бразилии, а сама дернула к бабуле в Грецию, где оставалась две недели.
И вот опять во мне проснулась страсть к перемене мест.
А ведь целых семь лет не давала о себе знать. Последний раз эта страсть просыпалась, когда умер он. Любовь всей моей жизни. Человек, без которого я не могла дышать. С которым надеялась состариться. После его смерти внутри меня словно что-то оборвалось. Оставаться на одном месте стало мучительно, немыслимо, невозможно.
С тех пор я не называю его имени. Я даже слышать его не в состоянии. Друзья и знакомые делают все, чтобы это имя не достигло моих ушей. Об Адаме говорят «он» и только шепотом. Стараются, чтобы я случайно не взялась за книгу, в которой героя зовут Адам. Чтобы ничто о нем не напомнило.
Прикидывая, что делать – остаться? уехать? если уехать, то куда? если остаться, то для чего? – я поплелась на кухню, налила себе бокал вина и вышла на балкон. Я пила вино, вдыхала нью-йоркский воздух, смотрела вниз, на людскую суету. И наконец решение оформилось.
