в подъезде. Жаль, что еще не изобрели телепортатор. В своем воображении Саша уже не раз пользовалась им.
В комнате продолжалось препирательство.
– И пыль не вытирала!
– Да вытирала я, – в Ленкином голосе было отчаяние.
– Опять врешь! Я же вижу! Глаза у меня еще видят, слава богу.
– Не вру я.
– Суп сварила? Отец скоро придет, а жрать нечего.
– Сварила.
Тетя Рая, одетая в синий прямой халат, шла на кухню, за ней семенила Ленка. Лицо тети Раи было усталым и злым. Некрасивое, с высоким от залысины лбом, длинным заостренным носом, кожистыми складками век без ресниц и совершенно выщипанными, а затем нарисованными карандашом бровями. Милое Ленкино личико, даже в красных пятнах от скандала, рядом с ним казалось невероятно красивым, и трудно было поверить, что тетя Рая – Ленкина мать.
Сашка встала, желая протиснуться в коридор. Твердокаменная тетя Рая стояла на пути, как гора.
– Разрешите, – пискнула Саша.
Тетя Рая отодвинулась, не взглянув на Сашу.
– Подруг водишь, – продолжала она ругать дочь. – А просьбы матери родной выполнить не можешь! Так ты, значит, мразь неблагодарная, ко мне поворачиваешься? Жопой своей мне в нос тыкаешь? Я тебе тыкну! Я тебе тыкну! – и она ткнула Ленке в лицо большую огрубевшую фигу.
Сашка обувалась. Ленка громко шептала, не особо таясь:
– Как с цепи сорвалась.
– Может, из-за меня?
– Кто ее знает… – у Ленки на глазах были слезы. Саша обняла ее.
– Держись.
– Да ладно. Привыкла.
– Ну, пока, – Сашка вышла в подъезд, в который раз прочла рядом с дверью в Ленкину квартиру надпись «Ленка – честная давалка», затем, под гнутыми, черными от гари почтовыми ящиками скользнула взглядом по объявлению «Даю в рот и по морде» с подписью «доброжелатель» и вышла на улицу.
Дежурство
Сашка размазывала шваброй воду по полу и думала, зачем было застилать пол в школе таким дурацким линолеумом? Весь 10-й «А» каждую среду после уроков драил его щетками, губками, чистящими порошками, но через неделю он опять становился серым от въевшейся грязи. Все из-за этих противных выщерблинок в форме маленьких червей. Как будто опарышей вывалили на еще жидкий линолеум и оставили подыхать, чтобы остались эти художественные узоры в виде отпечатков их тел.
Потом Саша подумала о своем одиночестве. Почему-то ей никак не удавалось прибиться ни к одной из школьных группировок, которые хоть и не дружили между собой, но соблюдали какую-то негласную иерархию. Никто не трогал друг друга без повода и приставали только к тем, кто слабей.
Если бы Сашка смогла примкнуть хотя бы к какой-нибудь группе, ей не приходилось бы ходить в столовую по второму и третьему этажу. Крутые чувихи тусовались на первом, напротив входа в школу, и чмырили всех, кто им не нравился. Особенно на большой перемене, на которую приходился обед. После четвертого и пятого уроков никого уже не было, но Сашка
