ее плечом, как вы это и сделали, мэтр Берн.
Терпение начинало покидать ларошельца. Он очень страдал от своих ран, но душевные и сердечные муки терзали его куда ужаснее. Он провел эти последние часы в полузабытьи, и ему временами чудилось, будто он снова в Ла-Рошели, в своей лавке, с гусиным пером в руке, склонился над расходной книгой. Ему уже не верилось, что была та праведная размеренная жизнь, которую он вел доселе. Все его беды начались на этом проклятом судне с той жестокой ревности, что жгла его, путала его мысли. Он даже не знал, как назвать это чувство, ибо раньше никогда не испытывал ничего подобного. Он хотел бы освободиться от него, словно от одежды, пропитанной отравленной кровью Несса. Он испытал почти физическую боль – как если бы его ударили кулаком, – когда этот человек сказал ему, что Анжелика не принадлежит к их числу. Потому что это была правда. Она пришла к ним, она приняла самое горячее участие в их бунте и их борьбе, она спасла их, когда им угрожала опасность, но все же она оставалась вне их сообщества, была иной породы.
Ее тайна, такая близкая и вместе с тем непостижимая, делала ее еще более обольстительной.
– Я женюсь на ней, – сказал он решительно, – при чем тут то, что она не нашей веры? Мы не так нетерпимы, как вы, католики. Я знаю ее, она заслуживает уважения, она преданная, мужественная… Не знаю, монсеньор, кем она была для вас, при каких обстоятельствах вы встретились с ней, но знаю, кем она стала в нашем доме, для моей семьи, и этого мне достаточно!
Его терзала тоска по минувшим дням, когда в его доме проворно хлопотала скромная служанка, которая мало-помалу как-то незаметно осветила его жизнь.
Он был бы очень удивлен, обнаружив, что его собеседника терзают те же чувства, что и его: ревность, сожаление. А Жоффрей де Пейрак думал: «Выходит, торговец знает о ней нечто такое, чего не знаю я. Он здесь для того, чтобы напомнить мне, что она жила и для других и что я уже давным-давно потерял ее».
– Как давно вы знаете ее? – громко спросил он.
– По правде сказать – не больше года.
Жоффрей де Пейрак отметил про себя, что Анжелика солгала ему. С какой целью?
– Откуда вы узнали ее? Как она попала к вам в дом служанкой?
– Это мое дело! – раздраженно ответил Берн и, почувствовав, что его слова задели Рескатора, добавил: – Вас оно не касается.
– Вы ее любите?
Гугенот промолчал. Для него это была запретная тема. Вопрос оскорбил его, словно какое-то бесстыдство. Насмешливая ухмылка противника явно показывала, что тот нащупал его слабое место.
– О, как же тяжко для кальвиниста произнести слово «любовь». Оно содрало бы кожу на ваших губах.
– Сударь, мы должны любить одного только Бога. Вот почему я не произнесу этого слова. Наши земные привязанности недостойны Его. В глубине наших сердец – только Бог.
– Но женщина – в глубине всего нашего
