совершенство, как я считала, было необычайно идейно, глубоко – куда мне с моими сомнениями, с моим общительным характером! Я не аскетка, я люблю природу, стихи, ищу интересных душою людей, спорю с девочками о смысле жизни, мне многое неясно, я хочу много знать. А у Лизы – все ясно: ничего не надо, кроме спасения души. Вот только у старцев в Саровской пустыни испросить бы благословение на частое-частое причащение Святых Таин и на монашество.
– Давай останемся! – предлагает Лиза.
– Нет, я домой вернусь! – отвечаю я.
– «Всякий, озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия!» – изрекает Лиза. Она так и сыпет в ответ цитатами из Евангелия и псалмов.
Едва мы сели на пароход и вошли в каюту, как Лиза распределила места. А я думала, что матушка Еванфия будет за старшую. Обе монахини устали, весь день ожидая на пристани сильно опоздавший пароход, и быстро уснули.
Мы с Лизой зажгли взятые с собой восковые свечи и читали Евангелие.
– Пятьдесят поклонов! – вдруг скомандовала Лиза.
– Не могу, устала, голова болит! – Я почти засыпала.
– Разнюнилась! А еще в Саров едешь, сидела бы дома! – отрезала Лиза и стала отбивать поклоны на восток.
Утром встал вопрос о еде. Мы все набрали с собой хлеба, сухарей, яиц и прочих немясных запасов, так как время было военное, все дорожало и на пароходе все было дорого. Лиза распорядилась съесть сначала все мое.
– У меня консервы, яйца на обратную дорогу пойдут, все будем есть потом.
Свой тяжелый рюкзак она спрятала подальше. Пили чаек с ситным. В обед взяли в кухне на пароходе щей да картошки.
– Плати ты – ты самая богатая из нас. Хватит с тебя! Хлеба черного ешь побольше! – командовала Лиза. Сама она съедала огромные куски и смеялась надо мной: – Плюшек нет здесь, привыкла-то к бульону да котлетам, вот и болит голова… Ну и лежи. Неженка!
Я только ежилась от такого обращения, стараясь помогать старушкам-монахиням во всем, держалась с ними ближе, и они уговаривали меня пообедать одной в столовой, не стесняясь их. Я брала обед, но ели мы вместе. Матушки были расположены ко мне больше, чем к Лизе, и Лиза старалась избегать их. Сидя на палубе, она то и дело вставала, крестясь на церкви, белеющие на берегах Волги.
На палубе ехали раненые солдаты. Публика слушала их страшные рассказы о зверствах немцев, о тяжелой доле солдат в окопах. Как им всем хотелось домой в свою деревню, к своим женам и детям! Свои раны они считали счастьем, которое, может быть, освободит их от убийств и смерти. Это были пожилые бородатые крестьяне. А молодые были озлоблены и ругали офицеров и царя. Революционный дух уже веял везде, недовольство народа уже выражалось явно. Кто-то отдавал жизнь, а кто-то (и я знала кто) разживался на войне.
Через два дня мы доехали до Нижнего Новгорода и ночевали в монастыре. Сидя у окна в эту июньскую теплую ночь, я стала молиться на небо, своими словами прося Бога вести меня, не дать мне запутаться, погибнуть для вечной жизни, забыть Евангелие и
