жаль.
– Ну, ладно. Вы не переживайте. Вам вредно… Кстати, ваши родственники за шунтирование деньги в кассу внесли?
– Обещали на следующей неделе. Вы же знаете, такая сумма…
– Сердце ждать не любит. Между прочим, я что-то не видела, чтоб вас навещали.
– Заняты очень.
– Могли бы и поинтересоваться, – куда-то вдаль сказала сестра.
– Серят. Все серят, – злобненько процедил ябедник, скомкал газету, засунул ее в рот, сжевал мокрые свинцово-черные катышки и плюнул в сторону окна. – Нет у тебя денег, и родственников нет. Подохнешь ты здесь.
2
Как же он ненавидел их всех – этих жалких, смердящих, дохнущих под утро стариков, у которых не было сил бороться со смертью, но и не было сил противостоять жизни – жизни, провонявшей зеленкой, капельницей, карболкой, до отказа забитой полутрупами-полулюдьми, жизни, в которой свет солнца сменило постоянно перегорающее двухсотваттовое светило, висящее над переполненной палатой, жизни, в которой место любви заняло расписание «Прием с пяти до семи. Верхнюю одежду оставлять в гардеробе», жизни, подобной смерти, нет, даже хуже ее… потому что после смерти уже ничего не ждешь, ни на что не надеешься, а тут… все еще теплится жалкий ночничок в груди, в котором, кажется, замени спиральку, патрон, лампочку, и можно жить… Суета…
Как же были мерзки эти одышливые, ворчащие сопливцы, надеющиеся на чудо. Старики – чьи квартиры давно были заняты внучатым молодняком, чьи пенсии равнялись стоимости буханки хлеба, чьи надежды рушились с каждым астматическим приступом, с каждой новой резью в груди – еще большей, еще пронзительней, чем вчера, чьи бассоны переполнялись нечистотами, чьи вены выползали, словно корни дерева, цепляющегося за жизнь, – дерева сохлого, идущего под спил.
Как же он не переносил обеденного пюре, морковных котлет, прокисшего борща, гадкого компота из сухофруктов, жиденького чая и подернувшегося морщинистой пенкой, которую точно сплюнули в облезлую кружку, киселя.
Как раздражали родственники, – навещавшие этих подыхавших, никому не нужных уродцев, давно потерявших половую принадлежность, – с их пакетами, авоськами, сетками, из которых пахло рождеством, праздничной елкой, гирляндами, подарками, снегурочками. Мандаринами, бананами, конфетами, шоколадом. Нектаринами, грейпфрутами и прочими гибридами. Цитоплазмой достатка! «Нет, это ему нельзя, спрячьте, у него завтра операция. Пусть внук съест». – «Отдайте мне, отдайте, ну отдайте же», – хотелось крикнуть кривляющемуся, не по годам толстому девятилетнему мальчишке, набившему рот шоколадом с орешками, гулко пьющему мультивитаминовый сок из надорванного пакета, вонзающего лопатообразные, заходящие друг на друга зубы с корректирующей пластиной в банановую мякоть. «Отдайте, у меня никого нет, слышите – никого, ко мне никто не приходит». Но он лишь глубже прятал голову в складки прелого, пропахшего лекарствами одеяла, отворачивался к окну и пытался забыться.
Но холод, холод… но декабрьская стужа и щели в рамах…
