музыку, из старого радио, в рубке охранников, до него доносились шлепки засаленных карт, по столу. Парни насвистывали, подпевая песенке, вспыхивали огоньки папирос.
Госпожа Эпштейн, в холщовых брюках и просторном фартуке, бралась за гонг:
– К ужину зовут… – Авраам не двигался, – сначала малыши идут, из младшей группы… – он заметил рыжую голову дочки:
– Она вытянулась, ей два года исполнилось. Идет как хорошо, Тикву за руку держит… – Фрида, переваливаясь, спешила за старшей подружкой. Дочка тащила под мышкой деревянную куклу:
– Цила сзади, с другой учительницей, а вот и близнецы… – дети сбегались к столовой, кто-то из пасынков, на ходу, пинал футбольный мяч. Авраам замер:
– Эстер, Эстер… – выйдя из барака, жена, мимолетно, погладила ствол большого, раскидистого грецкого ореха:
– Папа мой посадил это дерево… – сердце заныло, – я дома. Сейчас я побегу к Эстер, поцелую ее. Но сначала я встану на колени… – он почувствовал на губах тепло своей земли.
Очнувшись, Авраам вздрогнул. Кузен забрал у него миску:
– Стучишь ножом по пустой доске, – сварливо сказал Степан, – погоди мечтать, немного осталось. Сейчас надо собраться… – Авраам и сам это знал:
– Нас ждет последний рывок, как говорится… – кузен ловко лепил цепелинай, он ополоснул ладони в старомодном рукомойнике, – но теперь мы получили надежные документы. То есть до первого патруля надежные… – фотографии на хуторе было никак не сделать. Аврааму, не знавшему ни русского, ни литовского языка, достался паспорт с польской фамилией:
– Совсем, как пан Вольский, – он рассматривал серую книжечку, с гербом СССР, – как я понимаю, мы расхаживаем с бумагами мертвых людей… – Йонас кивнул:
– Документы предателей. При казнях мы забираем паспорта, на всякий случай… – Авраам заметил:
– Мы в Польше тоже так делали… – остальные кузены стали русскими. После войны в страну хлынули переселенцы, с востока:
– Якобы ради восстановления промышленности, как пишут в газетах, – презрительно сказала Аудра, – русским надо кого-то ставить на заводы, вместо людей, сосланных в Сибирь. В бывшей Восточной Пруссии вообще одни русские живут, и в Клайпеде тоже… – бывший Мемель, после войны, еще лежал в развалинах.
По словам Йонаса и Аудры, в порт соваться было бесполезно. Клайпеда кишела русскими военными и работниками МГБ. Покуривая у окна, Авраам, искоса, взглянул на кузена:
– Он до войны много раз летал с каунасского военного аэродрома. Максим его спас, организовал так называемый дебош, вывел из-под удара НКВД. По глазам видно, что он себя неловко чувствует. Наверное, думает, что литовцы его оккупантом считают, а ведь попадись он в руки Лубянки, его расстреляют. Хотя нет, его не тронут, из-за Констанцы. И неизвестно, что с Вороновым случилось. О Констанце Степан тоже
