в подмосковную за стерлядями, али обойдемся теми, что на базаре найдутся?
– На базаре еще снулых каких подсунут, – покачала головой Феодосия. Женщины погрузились в обсуждение свадебного пира.
Марья скучливо лущила орехи.
– Ты бы, дочка, – недовольно сказала Прасковья, – тоже послушала. Как ты своим домом жить думаешь? Тебе бы только на качелях качаться, да семечки щелкать. Я в твои годы двоих родила.
– И я бы, маменька, родила, – ядовито ответила Марья, – коли б вы повенчали нас, как мы обручились. Не началь меня теперь, не я выбрала почти три года в девках сидеть.
– За три года хоша бы раз на поварню заглянула, – вздохнула Прасковья: «С коего конца корову доят, и то не знаешь».
– Не ты ль мне говаривала, что растили меня не для горшков да ухватов? – усмехнулась девушка.
– Язык-то укороти! – вспылила мать: «Не посмотрю, что ты невеста, по щекам так отхлещу, что муж под венцом не узнает»
Зевнув, Марья опять взялась за орехи.
Воронцовы уехали рано. Наигравшись с Марфой, Петя задремал на полу в ее светелке. Уложив дочь, Феодосия прошла к себе в горницу. Заперев дверь, она встала на молитву.
Редко ей это удавалось. При муже или дочери молиться было невозможно, но, зная, что Федор занят разговором в крестовой горнице с гостями, оставшимися опосля именин, Феодосия чувствовала себя спокойно.
– Может, и всю жизнь так проживу… – она раскрыла Псалтырь, – Бог – Он в душе. Что Ему доски раскрашенные да камни? Главное, чтобы не забывали мы Его. Но как забыть, коли нет и дня, чтобы Он о себе не напомнил?
– Ты, Матвей Семенович, – донесся снизу голос Федора, – говоришь, что холопов на волю надо распустить. Да как же без холопов? Сказано: «Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Яфет власть имеет». Получается, что мне, боярину, за соху встать придется?
– Дак еще сказано, Федор Васильевич: «Возлюби ближнего своего, как самого себя», – возразил незнакомый голос, звонкий, словно мальчишеский: «Разве нет? Мы Христовых рабов у себя рабами держим, а Христос всех братией называет».
– И, ты, Матвей, отпустил холопов? – недоверчиво рассмеялся Вельяминов.
– Я так им сказал, – ответил голос: «Были у меня на вас кабалы полные, дак я их изодрал. Кому хорошо у меня, дак живите, а кому не по нраву, ступайте, куда глаза глядят».
– И сколько душ осталось? – вмешался третий голос, тоже незнакомый.
– Кто-то остался, кто-то ушел, не в сем дело. Мы не только с полными кабалами людей в рабстве держим, но и с нарядными, а кто и беглых людей в холопы обратно записывает. Грызем себя и терзаем, остается только и смотреть, чтобы не съели друг друга. Иисус разве сие заповедовал?
На цыпочках прокравшись по лестнице, Феодосия приникла ухом к двери.
– Говорил я с двумя латынниками, читали они мне писания покойного Мартына
