Словно чистый, серебристый родник, пробивающийся из земли, бегущий вперёд и вперёд, через все преграды. Ах, как рад был Лукман мальчику, все свои надежды возлагал на Тимерджана. Откуда-то издалека, из глубины прошлого смотрит ему в глаза парень, стройный, как тростник, шапка набекрень, а лица уже не разглядишь… А детство этого парня совсем в тумане, лишь некоторые мгновения былого оживают перед глазами. Помнит он, как водил Тимерджана туда, на мельницу. Мальчик, как только встал на ноги, должен быть с отцом. Если будет расти в тепле, под материнским крылышком, станет слабым, изнеженным; его нужно вывести на ветер и дождь, на жару и холод, чтобы рос он здоровым и крепким.
Сейчас старик уже не помнит, но, кажется, именно так он думал тогда. Но хорошо запомнилось ему, как Шамсинур, потеряв покой, то и дело бегала к реке, беспокоилась:
– Где он? Что делает?
Лукман нарочно, чтобы попугать жену, отвечал беспечно:
– Даже не знаю. Только что тут был.
Шамсинур металась вокруг мельницы.
– Как это «не знаю»? Ведь он утонуть может. Нет, больше ты его с собой не возьмёшь.
Тогда Лукман успокаивал жену:
– Ну, ну, не тревожься, пошутил я. Вон твой Тимерджан, с горы камни катает.
А с вершины крутой горы смотрит на деревню похожий на шаловливого козлёнка простоволосый мальчишка в красных штанах и белой рубашке.
Шамсинур опять пугается:
– Ай, Аллам! Скатится ведь.
– Скатится, так снова поднимется. Пусть растёт на воле, – говорит Лукман, которому нравится, что сын его смел и проворен.
И Тимерджан действительно вырос на воле… Отец почти не видел сына около себя: живой, беспокойный мальчишка целые дни пропадал то на реке, то в горах – рыбачил и охотился. Лукман не ругал его, если тот приходил исцарапанный, вымокший. Только потреплет, бывало, жёсткие чёрные волосы: «Ах ты, маленький шурале[18], матери таким не показывайся».
Странно… Теперь ему кажется, что детство Тимерджана длилось какое-то мгновение, а не долгие годы… Постой… Постой… Когда это Тимерджан превратился в юношу? Будто случилось это внезапно… Да, Лукман помнит, как неожиданно понял он, что Тимерждан уже годен для настоящей, «взрослой» работы.
…Была зима. Кажется, конец февраля. Весело поблёскивали под солнцем лбы гор. Белые поля стали просторными, прояснились дали, от деревьев ложились на снег лёгкие голубые тени. Чувствовалось тёплое, влажное дыхание медленно приближающейся весны.
Вдвоём с Тимерджаном шли они, таща большие салазки, в лес, который вот за этими горами. Потом они часто ходили в тот лес, но этот день, когда впервые пошли вдвоём, навсегда врезался ему в память. С годами старику всё больше казалось, что этот день приснился, что не было его наяву. Да и сон-то какой сказочный… Так что сейчас Лукман уже не может сказать с уверенностью, был этот день или не было его.
Лес…
