на пригорок. «Кому нужна эта война?» – мучительно думал тогда Лукман, словно держал на ладони горящий уголь и не мог выбросить его.
Прошла осень шестнадцатого года, наступила зима, повеяло весной. Кажется, был конец февраля, нет, наверное, начало марта (у крыльца уже собиралась талая вода), когда Зайтуна родила мальчика. Его назвали Батырджаном, и все трое хотели, чтобы он был похож на отца. «Когда вернётся Тимерджан, как обрадуется, увидев сына», – думали они. К их домашней радости прибавилась и радость народа: в деревню пришло известие о свержении царя.
Не забудутся эти дни! Помнит, помнит Лукман, каким взволнованным пришёл он с шумной деревенской сходки, наклонился к люльке Батырджана:
– Ну как дела, батыр? Что лежишь-смотришь, острый глаз?! Отца ждёшь, а? Вернётся, Бог даст, вернётся теперь… Кончилось, всё кончилось: и война, и царь. Так вот, Батырджан, в мудрое время ты родился. Давай расти быстрее, мой орлёнок!..
Но ребёнок так и не увидел отца. Тимерджан погиб летом семнадцатого года где-то в окопах на польской земле. Принесли эту весть вернувшиеся осенью в деревню два старых солдата.
Долго не мог прийти в себя старик Лукман. Мучило его, что сын погиб, когда все ждали окончания войны. Когда уже думали, что всякая опасность миновала… Как же так получилось? Тяжело старику, но поддаваться горю нельзя: он мужчина, глава семьи. А Шамсинур от горя слегла. И Зайтуна, бедная, услышав о смерти мужа, как раненая птица, долго билась в отчаянии.
– Потерпи, сношенька, – успокаивал её старик, – потерпи. Что ж поделаешь, не к одним нам горе пришло.
И Зайтуна вытирала слёзы.
Он подходил к жене, тихонько опускал свою тяжёлую руку на лоб старухи:
– Ну, мать, как ты себя чувствуешь? Не выпьешь ли чаю с пастилой?
И вскоре Шамсинур встала с постели, понимая, что и ему тяжело, но сумел же он устоять против горя.
Так они, словно деревья, которые пригнула буря, стали понемногу выпрямляться, отходить.
Да, всё это – воспоминания, далёкие воспоминания. До сих пор прошлое не проходило так последовательно перед глазами старика, да и не хотел он возвращаться к нему. Сколько бы ни прожил человек, всегда он думает о будущем. Это так, но сегодня старик Лукман испил до конца чашу воспоминаний.
Когда жизнь вошла уже в свою колею, когда почти «выздоровели» от горя, Зайтуну свалил тиф. Тяжёлой была зима девятнадцатого года, из деревни своей не выехать, больница далеко, доктора нет… Старики не отходили от постели Зайтуны, но были беспомощны перед грозной болезнью. Ай, дорогая душа!.. Старик Лукман с радостью поменялся бы с ней местами, только бы она, Зайтуна, такая молодая, не уходила!.. Нет, когда голубые тени лениво пробуждающегося зимнего утра упали на заледеневшие окна, Зайтуна спала… И больше не проснулась. Ушла с улыбкой, освободившись от всего земного…
Вон там, на мосту, показалась пёстрая группа женщин. Идут обедать.
