улыбнулась невольно Сания. Приоткрыла беленькую простынку, а там лежал с соской во рту трёх-четырёхмесячный младенец. Он безмятежно спал. Все тут же склонились над ним. Бабушка Шамсинур быстро-быстро шептала молитву, а старик Лукман шевелил губами, силясь что-то сказать. Его твёрдые, узловатые пальцы осторожно потянулись к личику ребёнка. Он хотел прикоснуться… Но вдруг плечи его задрожали, – он плакал. Все на мгновение притихли… Вот когда наконец-то пришло к нему счастье заплакать!
Ахметвали нервно прошёлся по комнате, остановился, тихонько спросил Санию:
– Девочка или мальчик?
– Мальчик.
И ему самому захотелось плакать, но не так, как старик, не согнувшись, а расправив широкие плечи и кому-то грозя кулаком, и он ходил по комнате взад и вперёд, словно тесен ему этот дом, словно чувству его трудно здесь уместиться.
…Не сломленный в ненастье, старик Лукман до сих пор на ногах. Иногда, ведя за руку трёхлетнего правнука, он приходит к запруде. Обычно в солнечные дни, когда небо светло-голубое, просторное-просторное. Мягкий, тёплый ветерок с юга. Монотонно шумит вода. Старик Лукман присаживается на камень, ставит меж колен мальчишку и, устало положив на его тёплый живот большие руки свои, долго смотрит на горы, где много лет назад играл его Тимерджан. Медленно плывут голубоватые облака с белыми краями, и тени их плавно скользят по округлым вершинам.
1948
Шутка
Маленький волжский пароход трижды прогудел отрывисто и медленно отвалил от дебаркадера. Скособочившись из-за толпы пассажиров у правого борта, он суетливо зашлёпал по воде большими лопастями, выбираясь на быстрину. Пароход этот, некогда горделиво скользивший по реке, а теперь, среди безбрежных вод, какой-то потерянный и старомодный, неспешно направился вниз по течению. Его путь, как всегда, лежал на Уфу; так вот и состарился он, весь свой век снуя туда и обратно. Разве что на Белой, среди цветущих лугов, до которых там можно дотянуться прямо с палубы, наш пароход приосанится и помолодеет… Впрочем, теперь ему вряд ли что поможет – время слишком много над ним потрудилось.
…Едва пароход отошёл от пристани, молодая женщина, стоявшая в сторонке, вертя на пальце ключ от; каюты, отвернулась и пошла по палубе прочь. Ей некого было высматривать в машущей платками толпе. Мужа она отправила, как только разместилась в каюте, – человек он занятый, дорожит каждой минутой… Попроси она, конечно, он бы остался и долго махал ей шляпой, обнажив большую лысину, да она не стала его удерживать. Годами он намного старше, и она не любила бывать с ним на людях, испытывая неловкость всякий раз, когда окружающие бросали на них любопытные взгляды, вероятно, догадываясь, что они супруги. Муж, похоже, чувствовал это, но ни разу не упрекнул её. Вообще-то жили они дружно, если не считать, что каждый в душе по-своему переживал разницу в возрасте…
Незнакомка прошлась по палубе раз, другой и, не найдя в этом ничего интересного, опустилась в плетёное кресло и от нечего делать принялась смотреть на дальний берег. Это была красивая дама лет тридцати. Открытое шерстяное платье апельсинового
