еще травы называемого чемеричного корня, за что и взяла с неё денег пять копеек, и при том она, Василиса, просила у меня мышьяку, которого я, за неимением у меня такового ей не дала. Напредь же сего я таковых к злу окормлению людей трав никому не давала».
Так как на этом первоначальном допросе молодая Волынкина призналась в намерении «окормить своего мужа злыми волшебными травами к скорой смерти», а Семавская – «в давании Волынкиной наволшебствующих соли и травы чемеричного корня», то Агарков на другой же день отправил преступниц в местный магистрат для производства над ними формального суда.
В магистрате они снова были подвергнуты допросу и священническому увещеванию. Молодая Волынкина и здесь говорила то же, что показала в полиции, но только «примолвила»:
– Хотя я и точно в Аграфене для испрашиванья от нее ко излечению живота и зубов лекарства и травы приходила, но только не для мужа своего окормления. А я, приняв от Аграфены наговоренную соль и чемеричные корни, то учинила по младости лет, по глупости моей, а наиболее от робости, что я напредь сего нигде под судом ни за что не бывала.
Со своей стороны Семавская прибавила: «Хотя я и точно Василисе соли и корней чемеричных давала, но не наговоренных, а с простоты своей, и не для окормления мужа ее, да и наговоров я никаких не ведаю, а действительно ко излечению её живота и зубов».
После этого произвели повальный обыск в городе. Спрошенные под присягою обыватели показали: «молодой Волынкиной – что в ней к художеству ничего не примечено, а единственно слух происходил, что она с мужем своим имеет несогласность». «Семавской же – что она и прежде находилась нередко в необразном пьянстве да и в содержит в доме своем непристойным образом пристани, отчего и имеют живущие близ её дому соседи всегда от злоумышления опасность».
Через месяц и Волынкина, и Семавская были отправлены под караулом в Саратов, для решения их участи совестным судом.
В совестном суде Семавская к прежним показашям добавила, что «соль и траву, называемую чемеричным корнем, она Волынкиной давала не наговоренныя и не имеюпця действ!е отравить человека, а простыя, а что будто б она соль наговаривала, то делала один только вид и скланивала ее ко окормлешю, дабы таковым обманом от нее получить себе какую-нибудь прибыль, что и получала; волшебства же она никакого не знает и не производила».
На основанш этих признашй совестный суд, руководствуясь статьями действовавших тогда законоположений[9], постановил следующее решительное определение:
«Поелику из показаний вышезначущих женок Василисы Волынкиной и Аграфены Семавской совестный суд не замечает, чтоб их подлинное стремление было на жизнь первой мужа, ибо тут со обоих сторон состоит – с одной обман, а с другой, по небольшим летам, глупость, но вреда чрез то ему не учинено, в рассуждении чего вменяя им немаловременное содержание под стражею, учинить их
Замечательно, что в числе действовавших тогда законов цитируется знаменитый «Наказ комиссии о составлении проекта нового уложения“, пун. 494 о волшебстве: «надлежит очень быть осторожным при исследовании дел о волшебстве и о еретичестве. Обвинение в сих двух преступлениях может чрезмерно нарушить тишину, вольность и благосостояние граждан и быть еще источником бесчисленных мучительств, если в законах пределу оному не положено. Ибо как cиe обвинение не ведет прямо к действиям гражданина, но больше к понятию, воображенному людьми о его характере, то и бывает оно очень опасно по мере простонародного невежества. И тогда уже гражданин всегда будет в опасности для того, что ни поведение в жизни самое лучшее, ни нравы самые непорочные, ниже исполнение всех должностей не могут быть защитниками его против подозрения в сих преступлениях.
