незаметно подошел конец дня. Гости стали расходиться по отведенным им покоям, чтобы предаться отдыху до завтрашнего продолжения пира. Я же отправился к своему домику, где меня ожидало море телесных услад. Но мысль о них вдруг показалась мне столь кощунственной, что я остановился. Странное стремление вдруг обуяло меня: мне захотелось походов и сражений, ослепительной бранной славы и блестящих подвигов, свершение которых граничило бы со смертью. Ведь я – воин! Я покинул родной дом, чтобы служить повелителю на поле битвы, и сегодня я на чудесном клинке поклялся ему в этом. Я вспомнил ту ночь, когда бился бок о бок с халифом. О, если бы тогда со мной был этот меч!.. И совершенно бессознательно я выхватил его из ножен…
Я уже привык к странным чувствам, возникавшим у меня в последнее время, но то, что я почувствовал сейчас, даже испугало меня. Мне почудилось, что рука моя странным образом удлинилась, превратившись в смертоносное жало скорпиона. Удивительно удобно лежащая в ладони рукоять словно срослась с пальцами и стала такой же гибкой, как и они. Пальцы, казалось, проникли внутрь клинка, ибо я чувствовал его до самого кончика. Меч стал как бы частью моего тела. Не помня себя, я стал совершать различные движения, выпады и наносить удары в воздух, сражаясь с воображаемыми врагами. Легкость, стремительность и точность, с которыми я это делал, а также изощренность ударов, с одной стороны, поражали меня, с другой – доставляли невероятное наслаждение, гораздо большее, чем объятия наложницы в опиумном дыму. Мои глаза, рука и меч сейчас были одним целым. Они работали удивительно слаженно, четко выполняя каждый свою работу. При этом мои движения и фигуры были столь замысловаты, что до них едва ли додумались бы самые опытные воины, обучавшие меня, и уж тем более я сам. Не иначе как сам меч в моей руке подсказывал их телу помимо моей воли.
Трудно сказать, сколько времени продолжался этот кровавый танец. Однако в конце концов мое исступление возросло настолько, что не на шутку испугало меня. Собрав всю свою волю, я приказал себе остановиться. Чтобы окончательно охладить свой пыл, я размахнулся и с силой метнул меч, целясь в столбик беседки. К моему неописуемому удивлению, меч, пролетев, словно копье – не кувыркаясь, – с глухим ударом угодил прямо в него. При этом он так сильно заколебался рукоятью из стороны в сторону, что я испугался было, как бы он не сломался. Но он вскоре замер, торча из столбика с самым гордым видом, на какой только был способен. И ему было чем гордиться: столбик толщиной в человеческую руку он пробил насквозь, выйдя с другой стороны на длину ладони, так что мне с трудом удалось вытащить его обратно.
Пир продолжался пять дней, и все это время я, соблюдая установленные правила вежливости, должен был присутствовать на нем и предаваться всем положенным усладам наравне с другими гостями. Меня же снедали скука и нетерпение, ибо здесь не было никого, равного мне, с кем бы я мог побеседовать, да и я никого не интересовал.
