по окончании выступления арестовали представители КГБ).
Когда я подошла к огромной площади перед Курским вокзалом, я увидела жуткую картину. Была середина октября, но в Москве в тот год погода была зверски холодной, шел дождь вперемежку со снегом, асфальт на площади был покрыт глубокими грязными лужами, местами уже подмерзавшими, и в лужах на коленях стояли тысячи безмолвных людей, одетых в одинаковые серые робы, с опущенными головами. Была ночь, фонари на столбах вокруг площади не горели, но всё равно можно было различить, что люди замерзают, однако вынуждены подчиняться тем, кто их заставил стоять на коленях в этой ужасающей грязи, в этом зверском холоде.
Я не обратила внимания на тех, кто охранял этих несчастных людей, но несомненно, что поставленных на колени людей было в сто раз больше, чем охранников. Меня всегда удивляла и удивляет рабская покорность толпы, особенно в тяжелые годы испытаний. Но тогда я подумала, что эта покорность неправильна. Если бы эти люди поднялись и бросились на тех, кто их согнал в это место, они бы в миг разметали своих поработителей.
Я подошла к цепи солдат, окруживших весь вокзал и выстроившихся вдоль ступеней вокзала, и назвала фамилию моего брата. Вскоре он спустился по ступеням от входа, подошел ко мне, провел через цепь и проводил внутрь вокзала.
А там была совсем другая картина. Ярко светили лампы на потолке, было тепло, внутри было много хорошо одетых людей, на женах начальников были дорогие меховые шубки, шляпки, лица у всех были довольные. Даже радостные. С разных сторон слышался легкий смех, видимо, рассказывали анекдоты. Все ждали, когда к перрону подадут поезд.
Наконец, его подали. Публика без толкотни или паники направилась к выходам из зала, все знали номера их вагонов, были указаны места, так что никакой нужды в спешке, давке не было. Мимо меня солдаты пронесли по перрону к грузовому вагону в голове состава аккуратно обернутые суконными одеялами и обвязанные веревками концертные рояли и большие хрустальные люстры. Было видно, что это вещи наиболее крупных военных командиров. Даже в эвакуацию они отправляли своих жен и детей с предметами роскоши и нисколько этого не стеснялись [7].
Уже позже я узнал, что в ту ночь действительно была дана команда доставить на площадь Курского вокзала заключенных из московских тюрем для отправки их в разные города, чтобы они не попали в руки захватчиков. Впрочем, многих, особенно важных политических заключенных, тогда просто расстреляли во дворах и подвалах тюрем. А безмолвная толпа людей, поставленных на колени на площади перед Курским вокзалом и охранявшихся конвоирами, которую увидела Прокофьева-Бельговская, была заключенными, которых должны были в свинских вагонах развести по тюрьмам и лагерям необъятной советской державы.
Папа организует новую газету «За Сталинскую науку»
В апреле 1942 г. папу призвали на военную службу, но по состоянию здоровья он не мог быть отправлен на фронт в действующую
История с вселением к нам в квартиру жены и сына главы Московского горкома и обкома партии, члена Политбюро ЦК А. С. Щербакова противоречит рассказу Прокофьевой-Бельговской. Семью крупнейшего партийного вождя страны вывезли из Москвы в эту ночь спешно, в кузове грузовика, без вещей, подселили к нам в квартиру без нужных удобств, а согласно Прокофьевой, семьи крупных военачальников спокойно размещались в мягких вагонах, солдаты успевали запаковать хрустальные люстры и рояли, всё это «барахло» надежно следовало вместе с начальственными женами. Остается только думать, что партийная верхушка страны была оторвана от реальности (и от надлежащего контроля за ресурсами), а крупным военным начальничкам в Москве эти ресурсы были доступны, их семьям спешно драпать на грузовиках из Москвы нужды не было.
